Начетчик о начетчиках: староверие в творческом осмыслении М. Горького

Бытко С.С. Начетчик о начетчиках: староверие в творческом осмыслении М. Горького // Литературоведческий журнал. 2023. № 3 (61). С. 124–142.

Аннотация. В настоящей статье выясняется значение феномена староверия для поэтики М. Горького. Впервые исследуется отношение автора к «ревнителям древлего благочестия». Изучаются истоки старообрядческих образов в творчестве писателя. Отмечается, что ключевое значение для складывания представлений М. Горького о староверах имел его юношеский опыт личного общения со старообрядческими книжниками. Немаловажную роль в становлении представлений писателя о старообрядчестве также сыграли его социалистические убеждения, ярко контрастировавшие с жизненными идеалами «раскольников». Исследуется влияние «народного православия» на сюжет произведений Горького. Выдвигается гипотеза о синонимичности старообрядческого типажа с образом развращенного русского купечества. Подчеркивается неразрывность представлений М. Горького о «раскольниках» с такими ключевыми концептами как фанатизм и жертвенность. Делается вывод о весьма неоднозначном отношении автора к «религиозным диссидентам». В частности, Горький не одобрял преследования староверов светскими властями, осуждая наблюдаемые им в юности конфессиональные притеснения. Одновременно писатель, вопреки мыслителям предшествующих десятилетий, усматривал в староверии инертность, косность и оторванность от подлинных чаяний народной среды.

Ключевые слова: старообрядцы; староверие; А.М. Горький; книжность; церковный раскол; религиозные диссиденты.

Получено: 02.02.2023 Принято к печати: 10.03.2023

Информация об авторе: Бытко Сергей Станиславович, аспирант кафедры истории России и документоведения Нижневартовского государственного университета, ул. Мира, д. 3Б, 628616, Нижневартовск, Россия. ORCIDID: https://orcid.org/0000-0003-0642-6363

E-mail: labarum92@rambler.ru

Для цитирования: Бытко С.С. Начетчик о начетчиках: староверие в творческом осмыслении А.М. Горького // Литературоведческий журнал. 2023. № 3(61). С. 000–000. DOI:10.31249/litzhur/2023.61.08

Sergey S. Bytko

THE READER ABOUT THE READERS: OLD BELIEF IN THE CREATIVE UNDERSTANDING OF M. GORKY

Abstract. In this article, the significance of the phenomenon of Old belief for the poetics of M. Gorky is clarified. For the first time, the author's attitude to the “zealots of ancient piety” is investigated. The origins of Old Believer images in the writer's work are studied. It is noted that the key importance for the formation of M. Gorky’s ideas about the Old Believers was his youthful experience of personal communication with Old Believers scribes. An important role in the formation of the writer's ideas about the Old Believers was also played by his socialist beliefs, which contrasted vividly with the life ideals of the “schismatics”. The influence of “national Orthodoxy” on the plot of Gorky’s works is investigated. The hypothesis of the synonymy of the Old Believer type with the image of the depraved Russian merchants is put forward. The continuity of M. Gorky's ideas about "schismatics" with such key concepts as fanaticism and sacrifice is emphasized. It is concluded that the author has a very ambiguous attitude towards “religious dissidents”. In particular, Gorky disapproved of the persecution of Old Believers by the secular authorities, condemning the confessional oppression he observed in his youth. At the same time, the writer, contrary to the thinkers of the previous decades, saw in the Old Belief inertia, passivity and isolation from the genuine aspirations of the people’s environment.

Keywords: Old Believers; Old Belief; M. Gorky; bookishness; church schism; religious dissidents.

Received: 02.02.2023 Accepted: 10.03.2023

Information about the author: Sergey S. Bytko, Postgraduate Student of the Department of Russian History and Documentation, Nizhnevartovsk State University, 3B Mira str., 628616, Nizhnevartovsk, Russia. ORCID ID: https://orcid.org/0000-0003-0642-6363

E-mail: labarum92@rambler.ru

For citation: Bytko S.S. “The Reader about the Readers: Old Belief in the Creative Understanding of A.M. Gorky”. Literaturovedcheskiizhurnal, no. 3(61), 2023, pp. 000–000. (In Russ.) DOI:10.31249/litzhur/2023.61.08

Старообрядчество – одно из наиболее примечательных явлений русской религиозной мысли и демократического творчества XVII–XXI вв. Несмотря на значительное распространение в народной среде и богатое культурное наполнение, данное религиозное течение долгое время игнорировалось творческой общественностью и почти не находило отражения в трудах российских литераторов «первой величины». Коренным образом ситуация меняется в третьей четверти XIX в. в результате оформления в русской публицистике «светского» взгляда на проблематику староверия. Одновременно с этим происходят процессы «внедрения» старообрядческого компонента в мировоззренческие концепции крупнейших отечественных прозаиков (Ф.М. Достоевского, Н.С. Лескова, П.И. Мельникова-Печерского, Л.Н. Толстого, И.С. Тургенева и др.).

В представленной работе мы попытаемся раскрыть особенности восприятия старообрядчества в наследии выдающегося русского писателя первой трети XX в. М. Горького. Несмотря на то, что тема религиозного инакомыслия и не была ключевой в философии автора, на страницах его произведений мы можем достаточно часто наблюдать упоминания о разнообразных сектах, толках и расколах, распространенных среди простонародья. Данная статья является продолжением ранее опубликованных трудов об интерпретации староверия в творчестве крупнейших отечественных литераторов и должна предвосхитить исследование, обобщающее выводы по данной проблематике, накопленные нами за годы ее изучения.

В рамках текущей работы понятия «старообрядчество» и «староверие» употребляются нами в качестве синонимов, что соответствует устоявшейся в отечественном старообрядоведении практике, нашедшей отражение в трудах таких признанных специалистов, как Е.И. Дергачёва-Скоп, Н.Д. Зольникова, А.И. Мальцев, Н.Н. Покровский и др. Сходным образом нами используется термин «раскол», отменённый в 1905 г. Указом «Об укреплении начал веротерпимости» для государственного делопроизводства, однако сохранившийся в повседневном употреблении и в последующие десятилетия. Ввиду того, что данный термин на рубеже XIX–XX вв. использовался критиками приверженцев дониконовского обряда и зачастую носил отрицательную коннотацию, мы считаем необходимым помещать его в кавычках, дабы избегать его негативного смыслового наполнения.

Говоря о старообрядческом «расколе» в творчестве Горького, нельзя обойти вниманием произведение, содержащее наибольшее количество упоминаний о «ревнителях древлего благочестия» – повести «В людях». Несмотря на то, что отсылки к данной тематике имели место и в других частях автобиографической трилогии, именно в этом произведении образ русских староверов раскрывается наиболее пространно. Данный факт необходимо связывать с тем социальным окружением, в котором оказывается Алеша в процессе авторского повествования. Таковой становится мещанская, торгово-ремесленная прослойка провинциального русского города, значительное место в которой занимали именно купцы-старообрядцы. Немаловажным представляется и то, что сюжетное действие разворачивается близ Волги, также издавна привлекавшей на свои берега разномастных «религиозных диссидентов» [7, с. 35].

Впервые в произведении намек на историю «раскола» угадывается в рассказе деда Каширина о бегстве целой группы бурлаков в волжские леса. Вслед за повествованием следует вопрос Алеши: «Они – в разбойники ушли?» и весьма многозначительный ответ: «Может – в разбойники, а может – в отшельники, – в ту пору не очень разбирали эти дела…» [2, т. 15, с. 252]. Речь в представленном отрывке идет о временах николаевских гонений на «раскольников» второй четверти XIX в. Ныне опубликована метрическая запись о рождении В.В. Каширина, которая датируется 1807 г. [13]. Не сложно посчитать, что к моменту развязывания наиболее агрессивной антираскольнической кампании 1837–1838 гг. деду А.М. Пешкова было не многим более 30 лет, что вполне соотносится с сюжетом повести.

Попытки насаждения единоверия, необходимость подкупа местной администрации для поддержания существования общин, изъятия религиозной литературы и атрибутики приводили к укреплению протестных настроений среди инаковерцев [8, с. 18]. В свою очередь, казарменные методы насаждения единомыслия, взимание недоимок и тяжелые сословные ограничения вызывали весьма схожую реакцию среди других групп российского общества. Примечательно, что среди бежавших в рассказе деда присутствует водолив-татарин. Не лишним было бы напомнить, что наряду с сектантами и старообрядцами, волжские татары также испытывали в 1830-е гг. существенный этно-конфессиональный гнёт со стороны государственных органов [12, с. 72].

Примечательно, что в столь незначительной по своему объему отсылке видится весьма существенное для философии писателя намерение показать неизбежность единения притесненных социальных масс в своем антиправительственном порыве. Горький не преминул указать и на то, что в разных случаях протест мог приобретать весьма разнообразные формы. Так, выходцы из крестьянской среды, ставшие жертвами таких социальных пороков как нищенство и бродяжничество, вполне могли оказаться в оппозиции официальным властям, занимаясь грабежом и разбоем. Другого рода сопротивление наблюдалось в среде староверов, предпочитавших скрываться от «мира победившего антихриста», за что не единожды в XIX в. подвергались царским преследованиям [3, с. 81].

Не стоит, однако, поддаваться заблуждению и полагать, будто М. Горький испытывал к староверию исключительно сочувственные эмоции. Разделяя базовые принципы диалектического материализма и открыто называя себя атеистом, Горький видел религию как результат умственной и нравственной закостенелости общества, а официальную церковную организацию как инструмент подавления личности [4, с. 317, 320]. Старообрядчество не стало исключением и также подверглось бичеванию в «крестовом походе» писателя против «религиозных заблуждений».

Приведем показательную цитату: «Вдали, направо, стояла красная стена старообрядческого кладбища, его звали “Бугровский скит”, налево, над оврагом, поднималась с поля темная группа деревьев, там – еврейское кладбище. Всё вокруг было бедно, всё безмолвно прижималось к израненной земле…» [2, т. 15, с. 315]. Внимание приковывает атмосфера упадка и безысходности, окутавшая описываемый пейзаж. Погосты, разделенные многовековыми вероисповедными противоречиями и взаимным непониманием двух убежденных в своей истинности традиций, и после смерти не позволяют своим адептам обрести мир и единение. Вполне очевидным видится намерение писателя упрекнуть обе конфессиональные группы в фанатизме и нетерпимости, которые, согласно воззрениям Горького, неизбежно приводят к противоестественной разрозненности человечества.

Не случайным представляется выбор Горьким именно евреев для противопоставления их со старообрядцами. Кроме вполне очевидной генеалогической и доктринальной преемственности христианства от иудаизма, староверы гораздо чаще других групп российского общества (за исключением сектантов) использовали при имянаречении детей имена ветхозаветного происхождения [11, с. 545, 548]. Не следует забывать и о том, что в религиозно-бытовой жизни обеих групп особое место занимали пищевые запреты, соблюдение внешнего «дресс-кода», сохранение традиционного языка и поощрение предпринимательской культуры. Немаловажным является и то, что евреи в XVIII–XIX вв. столь же тяжело страдали от гнёта правительственных и церковных властей, как и русские «раскольники» [6, с. 60]. Тем не менее, при всех описанных сходствах, представители этих религиозных течений оказываются по разные стороны баррикад ввиду весьма неясных и малозначительных для Горького вероисповедных отличий. Таким образом, сопереживая представителям обеих групп в их борьбе за политическую и правовую эмансипацию, М. Горький показывает причины невозможности подобного освобождения, а именно – религиозную разрозненность и нетерпимость.

Стоит отметить, что для творчества М. Горького в целом характерно использование феномена староверия как явления синонимичного понятиям «фанатизм» и «изуверство»: «Допустимо, что вера, в наиболее ярких ее выражениях, чувство ненормальное, может быть, даже психическая болезнь: мы видим верующих истериками, фанатиками, как Савонарола или протопоп Аввакум, в лучшем случае — это слабоумные…» или «Фанатизм! Аввакумовщина!» [2, т. 21, 130; т. 22, с. 438]. Не стоит, однако, поддаваться заблуждению и полагать, будто для автора фанатизм есть нечто, должное искорениться из человеческой природы. Напротив, сочувствуя русским революционерам, Горький достаточно ясно отдавал себе отчет в том, что деятели политического подполья являются не кем иным как фанатиками, беззаветно преданными идеям «нового мира». Посему, достаточно часто в «Жизни Клима Самгина» мы видим использование образа протопопа Аввакума в сугубо положительной коннотации. Так, Кутузов задает протагонисту вопрос о том, путается ли тот с народниками, на что получает ответ: «Не путаюсь, а – изучаю», после чего сметливо прибавляет: «Жития маленьких протопопов Аввакумов изучаете?» [2, т. 22, с. 47–48]. А вот еще более выразительный пример, обнаруживаемый в романе-эпопее: «Самосожигатели, в мечте горим, от Ивана Грозного и Аввакума протопопа до Бакунина Михайлы, до Нечаева…» [2, т. 21, с. 335].

В произведениях Алексея Максимовича мы можем обнаружить несколько специфических случаев использования слова «старовер» в качестве синонима консерватизма. Так, в ряде мест, употребляя данное понятие, автор подразумевает политическую реакцию и круги охранителей существующего политического строя [2, т. 21, с. 160]. В других же случаях, говоря о староверии, литератор указывает на старомодные творческие вкусы персонажа: «А мой Лютов – старовер, купчишка, обожает Пушкина; это тоже староверство – Пушкина читать» [2, т. 21, с. 280].

Наиболее же полную и красноречивую характеристику Горький дает выходцам из староверия, когда речь заходит об опыте его работы в иконописной лавке: «В базарные дни, среду и пятницу, торговля шла бойко, на террасе то и дело появлялись мужики и старухи, иногда целые семьи, всё – старообрядцы из Заволжья, недоверчивый и угрюмый лесной народ» [2, т. 15, с. 399]. Несмотря на уверения приказчика в том, что «покупатель – дурак» и «…в товаре он не понимает», у Алеши складывается абсолютно иное представление об этих необычных людях: «Они удивляли меня своим знанием книг, достоинств письма на иконах, а однажды седенький старичок, которого я загонял в лавку, кротко сказал мне: – Неправда это будет, малый, что ваша мастерская по иконам самолучшая в России, самолучшая-то – Рогожина, в Москве!» [2, т. 15, с. 398, 400].

Однако и в этот раз Горький не упускает возможность задеть старолюбцев: «...эти угрюмые мужики, скупые на слова, старухи, похожие на крыс, всегда чем-то испуганные, поникшие, вызывали у меня жалость к ним, хотелось сказать тихонько покупателю настоящую цену иконы, не запрашивая лишнего двугривенного. Все они казались мне бедными, голодными, и было странно видеть, что эти люди платят по три рубля с полтиной за Псалтырь – книгу, которую они покупали чаще других» [2, т. 15, с. 399–400]. Вчитываясь в приведенные строки, мы в очередной раз вынуждены констатировать крайнюю неоднозначность восприятия М. Горьким феномена староверия. С одной стороны, ему близки идеалы доминирования высших духовных потребностей над повседневными человеческими надобностями, выражением чего и является готовность «раскольников» покупать втридорога редкие кожаные фолианты и иконы старинного письма. Одновременно с этим в старообрядчестве Горький усматривает упаднические тенденции «морали рабов», «волю к отрицанию жизни», противоположные близким для писателя жизнеутверждающим идеалам Ф. Ницше [15].

На основе столь выраженной неоднозначности образа старолюбцев Горький выстраивает достаточно занимательное, однако, весьма искусственное по своей сути, противопоставление мужиков-раскольников с начетчиками и купцами-староверами. Рассмотрим цитату: «Весьма часто старики и старухи приносили продавать древнепечатные книги дониконовских времен или списки таких книг <…> И мой приказчик и наш сосед очень зорко следили за такими продавцами, стараясь перехватить их друг у друга; покупая древности за рубли и десятки рублей, они продавали их на ярмарке богатым старообрядцам за сотни» [2, т. 15, с. 401]. В представленном отрывке наблюдаются оба упомянутых ранее образа. Так, выкупавшие священные древности староверы явно представляют в сознании писателя реакционную и закостенелую, но заслуживающую сочувствия народную массу. Посредники-спекулянты, один из которых представлен выходцем из старообрядчества, а другой изображен в образе холеного и самолюбивого приказчика, увлеченного лишь внешними проявлениями религиозного благочестия, напротив, вызывают абсолютное авторское отторжение.

Вслед за описанием торговцев, деятельность которых, по мысли писателя, неизбежно сводится к эксплуатации народной массы, независимо от того, к какой конфессиональной группе относятся те и другие, Горький рисует персонажа, концентрирующего в себе все ранее обозначенные тенденции. Таковым становится «знаток старопечатных книг, икон и всяких древностей» начетчик Петр Васильич. Приведем авторское описание: «Это был высокий старик, с длинной бородою Василия Блаженного, с умными глазами на приятном лице. <…> Бодрый, прямой, он, входя в лавку, опускал плечи, изгибал спину, охал тихонько, часто крестился двумя перстами и всё время бормотал молитвы, псалмы. Это благочестие и старческая слабость сразу внушали продавцу доверие к начетчику» [2, т. 15, с. 402].

Несмотря на всю внешнюю благообразность, начетчик предстает одним из наиболее едких и отталкивающих персонажей повести. Основной функцией старика в лавке является помощь в обмане доверчивых продавцов. Апеллируя к своему возрасту и нравственному авторитету, старовер вынуждает последних по бросовым ценам отдавать едва ли не бесценные образцы дониконовской иконописной и книжной традиции. Любопытно полное отсутствие какой бы то ни было моральной рефлексии у начетчика: «…ежели дурака не обмануть — какая от него польза?» [2, т. 15, с. 404]. Еще более показательно, что из числа «дураков» Петр Васильич исключает выходцев из купечества, к которым испытывает видимую симпатию. Отвечая на упреки Алеши в распутстве той жизни, которую он наблюдает среди купцов, начетчик оправдывает зажиточных коммерсантов спецификой торговой деятельности, вынуждающей их отбрасывать нравственные идеалы ради прибытка.

Возникает соблазн объяснить поведение Петра Васильича спецификой старообрядческого менталитета в отношении иноверцев и «раскольничьими» практиками соблюдения ритуальной чистоты, предполагавшими максимальное обособление от представителей других конфессиональных групп. Чего только стоят слова Алеши относительно одного из «угрюмых лесных мужиков»: «Непроницаемый и непонятный покупатель долго молчит, глядя на меня, как на собаку…». Однако, как мы можем обнаружить, далее автором даются вполне явственные указания на то, что зачастую обманутые начетчиком продавцы старинных реликвий также оказывались старолюбцами [2, т. 15, с. 399, 403]. Последнее не дает возможности трактовать поступки старика как акт борьбы с «никонианами».

Налицо намерение писателя указать на неразличимость жизненных устремлений лидеров «раскола» и выходцев из купеческой среды, отметить отнюдь не религиозный, а социально-экономический базис наблюдаемых явлений. Прекрасно осознавая, что ко второй половине XIX в. старообрядцы (вместе с принадлежащими им предприятиями) прочно утверждаются как важная составляющая экономической системы российского общества [9, с. 46], Горький выбирает именно их целью своей обличительной полемики, конечным результатом которой видит низвержение частного капитала и экономическую эмансипацию народных масс. Испытывая своеобразную симпатию к рядовым мужикам-староверам, писатель показывает те глубины нравственного смрада, в которые способны погрузиться даже столь морально-стойкие люди. По мысли М. Горького, торгашество и обогащение не разбирает национальных, конфессиональных или социальных рамок, равно «уродуя» тех, кто связывает с ним свою жизнь. В подтверждение своих положений писатель дает торговцам из иконописной мастерской следующую характеристику: «Он зорок, точно хищная птица, в нем смешалось что-то волчье и лисье <…> Сотворив грязь, они рылись в ней, как свиньи, и хрюкали от наслаждения мять и пачкать красивое – чужое, непонятное и смешное им» [2, т. 15, с. 404, 406].

Не удивительно, что достаточно скоро в своем повествовании Горький сравнивает Петра Васильича со своим дедом, гнетущее миросозерцание которого в первой части автобиографической трилогии омрачало мир так же, как сейчас омрачает его хитроумный «раскольник». Не удивительно, что чертой, объединяющей в сознании Алеши двух стариков становится общая для обоих дьявольская страсть к наживе, а в особенности – наживе бесчестной: «…я уже много слышал таких историй от деда, и дед рассказывал лучше начетчика. Но смысл рассказов был одинаков: богатство всегда добывалось грехом против людей и бога. Петр Васильев людей не жалел, а о боге говорил с теплым чувством, вздыхая и пряча глаза» [2, т. 15, с. 411].

Однако на этом параллели между двумя стариками не заканчиваются. Несмотря на то, что дед Алексея номинально принадлежал к официальному православию, слишком многое в его образе напоминает укоренившийся в представлении Горького образ старообрядческого начетчика, а именно – его любовь к строжайшему формализму при чтении молитв, знание огромного числа псалмов и великое почтение к книжному слову [2, т. 15, с. 86, 90]. Интуитивность, простота и искренность молитв бабушки Акулины Ивановны для Горького качественно отличало ее веру от религиозных чувств деда. Тем не менее, воспитание Василия Васильевича не прошло даром для писателя. С самых ранних лет мальчик под надзором строгого родственника осваивает церковнославянскую грамоту, а первыми книгами для неравнодушного к печатной культуре ребенка становятся Псалтирь и Часослов [4, с. 317].

Вместе с тем, следует вспомнить весьма едкие слова И.А. Бунина о М. Горьком: «А сколько он читал, вечный полуинтеллигент, начетчик!» [1, т. 9, с. 89]. На первый взгляд, сопоставление Горького с лидерами беспоповских старообрядческих течений должно было характеризовать писателя с положительной стороны, подчеркивая его тягу к познанию и самообразованию, столь обычную для представителей русского «раскола». Однако в действительности подобное сравнение носило потаенный негативный оттенок: определение Горького как «полуинтеллигента» отсылает нас к иному значению слова «начетчик»: человека, несомненно, начитанного и обладающего широкой эрудицией, однако не получившего полноценного образования и потому вынужденного познавать мир «своим умом». Как следствие, в массовой культуре начетчики считались носителями весьма поверхностного знания, не обладавшими собственным мнением, а вместо этого прибегавшими к помощи штампованных книжных формул [5, с. 68].

Можно наблюдать весьма любопытный случай того, как совершенно незаметным для себя образом Горький, отрицая строгий формализм старообрядческого вероисповедания, столь напоминавший внешнюю религиозность его деда, сам ассоциируется для многих современников с поверхностными, но упорными в своем богоискательстве представителями «народной интеллигенции».

Несмотря на всю снисходительность писателя к старообрядчеству, какую он демонстрирует на страницах своих произведений, Горькому зачастую не удается скрывать нотки симпатии к староверам, осознанно или неосознанно проскальзывающие в его творчестве. С подобными проявлениями мы сталкиваемся в тех частях повествования, где речь, так или иначе, заходит об интеллектуальной культуре «ревнителей древлего благочестия». На сегодняшний день широко известно о том, что именно на рубеж XIX–XX вв. приходится пик интеллектуального рассвета старообрядчества. Деятельность «раскольничьих» общин, не жалевшие денег для строительства школ и закупку учебных принадлежностей, достаточно скоро приводит к бурному развитию образования среди старообрядческой молодежи. В свою очередь, начетчики, как своеобразная интеллектуальная элита и главная движущая сила староверия, сохраняют издревле существовавший у «двоедан» культ книги, культивируют традиции ведения полемики, занимаются созданием новых сочинений [10, с. 33].

Для неравнодушного к печатному слову Алеши общение со знатоками книжности было диковинным и дорогим времяпрепровождением: «Я видел также, что, хотя новая книга и не по сердцу мужику, он смотрит на нее с уважением, прикасается к ней осторожно, словно книга способна вылететь птицей из рук его» [2, т. 15, с. 401]. Едва ли не единственное положительное упоминание о Петре Васильиче встречается в повести в контексте того, что порой старый начетчик позволял себе говорить с Пешковым серьезно, уважая любовь последнего к книгам (не переставая, однако, высмеивать светскую и, в особенности, иностранную литературу) [2, т. 15, с. 410]. Другой раз лестные слова звучат в сторону инаковерцев, когда те вступают в спор с тягостным Горькому приказчиком. Писатель с удовлетворением констатирует победу старообрядцев, отмечая значительные познания последних в Священном Писании.

Особая пытливость и интеллектуальная одаренность староверов показаны на контрасте с торговцами-никонианами. Так, в противовес едким, однако влюбленным в славянскую книжность, старолюбцам, заправляющий в лавке приказчик не испытывает почтения к печатному слову. Более того, именно с его подачи Алеша получает запрет читать книги во время службы: «Это не твоего ума дело! Что ты – в начетчики метишь, дармоед?» [2, т. 15, с. 450–451].

Любопытно встречающееся в творчестве Горького восприятие «раскола» как специфического социального лифта, дававшего грамотным людям возможность поправить свое материальное положение и заполучить значительное место в социальной иерархии: «…иди в монахи народ словесно утешать, а то <…> в миссионеры, с еретиками спорить. А то в самые еретики запишись, – тоже должность хлебная! При уме и ересью прожить можно...». [2, т. 15, с. 483]. В повести мы также можем обнаружить указания на то, где именно грамотные люди могут реализовать свой потенциал и сблизиться с «раскольниками»: «В Сибири, брат, грамотному очень просто, там грамота – козырь!» [2, т. 15, с. 495].

Не возникает сомнений, что Сибирь в своем конфессиональном отношении непосредственно ассоциировалась у М. Горького со староверием. Для подтверждения данного тезиса обратимся к пьесе «На дне». В среде специалистов достаточно часто звучит предположение о принадлежности одного из героев произведения старообрядчеству. Речь в данном случае идет о престарелом страннике Луке. Напомним, что понятие «странник» вплоть до 20-х гг. XX в. прочно ассоциировалось в народе с одним из толков русского старообрядчества – бегунами, получившими особое распространение именно в удаленной от мирской суеты и правительственных гонений глуши сибирских лесов [16, с. 207]. Что вполне характерно для представителей этого согласия, Лука не имеет паспорта, стремится уйти на запад к неким «хохлам-раскольникам», а прежде того и вовсе рассказывает о поисках людьми «праведной земли» в Сибири [2, т. 7, с. 156–157, 161]. Остается только гадать, не туда ли скрылся Лука после безвременной смерти Костылева? На одну из реплик Сатина старик отвечает: «Тебе бы с такими речами к бегунам идти…». Несмотря на все приведенные выше свидетельства, именно последняя фраза не дает нам ассоциировать Луку со старообрядцами-бегунами, т.к. контекст цитаты явственно показывает, что сам прозорливый старичок себя с ними не соотносит и, более того, воспринимает их с видимым предубеждением [2, т. 7, с. 165].

Алексей Максимович отмечает удивительные таланты захаживавших в иконописную мастерскую начетчиков: «Кривой Пахомий, выпивши, любил хвастаться своей поистине удивительной памятью, – некоторые книги он знал «с пальца» <…> ткнет пальцем в любую страницу, и с того слова, на котором остановится палец, Пахомий начинает читать дальше наизусть…» [2, т. 15, с. 414]. Принимая во внимание ранее сказанное, стоит ли удивляться, что столь необычному таланту Горький находит аналогию именно среди евреев-талмудистов? Не забывает писатель отметить и значительные археографические познания «раскольников». Так, писатель не единожды становится свидетелем того, как «лесные мужики» занимались изучением выходных листов Толковых Псалтырей. Вслед за подробным ознакомлением староверы оказывались неудовлетворенными и просили экземпляры «подревнее» [2, т. 15, с. 400–401]. Напомним, что именно старообрядцам ныне приписывается внедрение в практику методов датировки и атрибуции книжных памятников, использовавшихся «ревнителями старины» еще в XVIII в. для разоблачения «никонианских» подлогов.

В творчестве Горького наблюдаются многочисленные упоминания о выдающихся ораторских талантах староверов: «Она что-то о боге задумалась одно время, да, знаешь, книжно как-то. Там поморы о боге рассуждают – заслушаешься» [2, т. 22, с. 179]. Также весьма примечателен рассказ Алеши о чернобородом купце, родственнике известного староверческого начетчика, торговавшем в соседней лавке. Застилая всё пространство «сладкой, одуряющей речью» лавочник раз за разом уводил у иконописной мастерской клиентов, за что, однако, справедливо пользовался восхищением алчного приказчика [2, т. 15, с. 398–399].

Алеша очарован осведомленностью Петра Васильича в перипетиях церковной истории. Юноша отмечает также редкую страсть начетчика к спорам, где тот мог блеснуть своими обширными познаниями. Приведем авторскую цитату: «Я на этом деле – генерал; я в Москву к Троице ездил на словесное прение с ядовитыми учеными никонианами, попами и светскими; я, малый, даже с профессорами беседы водил, да! Одного попа до того загонял словесным-то бичом, что у него ажно кровь носом пошла, – вот как! Щеки у него покрывались румянцем, глаза расцветали. Кровотечение из носа противника он, видимо, считал высшим пунктом своего успеха…» [2, т. 15, с. 412]. Примечательно, что диспуты у старика зачастую разгорались не только с «ревнителями новизны», но и с собственными единоверцами.

Широко известно, что на рубеже XIX–XX вв. в церковных кругах российского общества происходит бурное развитие полемических тенденций, особенно активизировавшихся после издания указа 1905 г. «Об укреплении начал веротерпимости». В публичных диспутах начинают принимать участие не только представители двух крупнейших течений русского православия, но и разнообразные сектанты. Церковные миссионеры завязывают переписку с деятелями «раскола», где обе стороны изливают на своих оппонентов накопленные за столетия заочного противостояния богословские аргументы [14, с. 84]. Для староверов подобные изменения представляли большой интерес с точки зрения реализации их прозелитической активности. Так, кроме ставших уже традиционными форм экономического стимулирования сомневающихся к перекрещиванию в старообрядчество, «двоедане» получили возможность доказать широкой общественности еще и свое догматическое доминирование над «никонианами». Как человек, широко интересовавшийся проблематикой инаковерия, а также имевший глубокие познания в бытовании различных согласий «раскольников» в среде простонародья, Горький не преминул отметить столь любопытное явление в своем повествовании.

Однако исследование не будет полным без рассмотрения еще одного крайне занимательного персонажа повести – бегуна Александра Васильева. Олицетворяя собой столь близкие духу Горького круги босяков, бродяг и люмпен-пролетариев, противопоставлявшихся писателем жестоким и алчным представителям «торгашеского класса», Александр выбивается из среды основной массы староверов. Будучи столь же одарен полемическими способностями, герой не боится вступать в прения с другими начетчиками. Основными темами их полемики вполне предсказуемо становятся корыстолюбие купцов-старообрядцев, а также их разобщенность на бесчисленные толки и согласия из-за незначительных обрядовых разночтений. Две эти столь раздражавшие прозаика тенденции подвергаются сокрушительной критике со стороны внешне невзрачного странника [2, т. 15, с. 417–418].

Явная симпатия А.М. Пешкова к Александру усматривается уже в том, что, будучи выходцем из бегунов, Васильев настаивает на своей независимости от светских властей, за что вместе со своими собратьями нещадно преследуется полицией. Ничего удивительного, что в воспоминаниях, подчас накатывавших на Алешу в тяжелые минуты его жизни, образ «раскольника» возникал рядом со светлым портретом его отца Максима [2, т. 15, с. 419–420].

Подводя итог представленному исследованию, стоит констатировать, что феномен старообрядчества нашел достаточно широкий отклик в творчестве М. Горького. Наряду с импонировавшими писателю мужиками-староверами, в его произведениях представлены отталкивающие образы купцов и начетчиков, устремления которых чужды интересам трудовых народных масс. Весьма противоречивый образ старолюбцев строился на восприятии этих людей как интеллектуальной элиты своего времени, непоколебимо готовой пойти на страдания во имя собственных идеалов. При этом он омрачался столь существенными чертами как нездоровый фанатизм, излишняя консервативность, а также чрезвычайная религиозная нетерпимость.

Данная тема, однако, не может быть освещена в рамках одной работы и заслуживает дальнейшего продолжения. В частности, нами были лишь поверхностно затронуты особенности восприятия Горьким старообрядчества через призму революционной борьбы. Несомненно, столь обширная проблематика заслуживает отдельного исследования. Вместе с тем, любопытным представляется степень осведомленности М. Горького касательно религиозно-бытовых особенностей жизни староверия. Для выяснения этого необходимо определить с какими из трудов светских и церковных исследователей «раскола» был знаком писатель, а также какие сочинения самих старолюбцев могли находиться в его личной библиотеке.

Список литературы

1. Бунин И.А. Полное собрание сочинений: в 13 т. М.: Воскресенье, 2006.

2. Горький М. Полное собрание сочинений. Художественные произведения: в 25 т. М.: Наука, 1968–1976.

3. Дутчак Е.Е. Путь в Беловодье (к вопросу о современных возможностях изучения конфессиональных миграций) // Вестник Российского университета дружбы народов. Серия: История России. 2006. № 1. С. 81–94.

4. Еремин А.В. Русская революция и образы «новой религии» в творчестве А.М. Горького // Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2018. Т. 19. Вып. 2. С. 315–323.

5. Зеленин А.В. Полуинтеллигент // Русская речь. 2000. № 4. С. 66–72.

6. Земцова И.В. Отношение русской интеллигенции к еврейской интеграции в русскую культуру (2-я половина XIX – начало XX вв.) // Общество. Среда. Развитие (Terra Humana). 2012. № 2. С. 57–62.

7. Кауркин Р.В., Павлова О.А. Единоверие в Нижегородской губернии в конце XVIII – начале XXI вв. // Вестник Череповецкого государственного университета. 2014. № 7. С. 35–39.

8. Керов В.В. «Аще враг требует злата – дадите…»: старообрядчество и коррупция в полиции и органах государственной власти Российской империи XIX в. // Вестник Санкт-Петербургского университета МВД России. 2016. № 2. С. 17‒27.

9. Керов В.В. Хозяйственная культура и хозяйственное поведение старообрядцев в России XVIII–XIX вв.: ценностно-институциональный подход // Вестник Российского университета дружбы народов. Серия: история России. 2011. № 1. С. 40–57.

10. Маслова Ю.В. Начетчики старой веры: историко-культурный аспект // Культурное наследие России. 2013. № 3–4. С. 32–35.

11. Никитина С.Е. Об имени собственном в русских конфессиональных группах // Семиотика, лингвистика, поэтика: К столетию со дня рождения А.А. Реформатского. М.: Языки славянской культуры, 2004. С. 544–551.

12. Ногманов А.И. Татары Волго-Уральского региона в царствование Николая I: религиозный фактор в законодательной политике // Вестник Чувашского университета. 2006. № 4. С. 69–79.

13. Род Кашириных в Балахне // Государственная архивная служба Нижегородской области. URL: https://www.archive-nnov.ru/?id=5813&query_id=153554 (дата обращения: 07.01.2022).

14. Романова Н.И. Книжная культура старообрядчества // Вестник Кемеровского государственного университета культуры и искусств. 2007. № 1. С. 82–91.

15. Световидов Е.А. Историческая актуальность и концептуальная основа философии Ницше // Архив научных работ «TXTREF» [Электронный ресурс]. URL: http://txtref.ru/31821 (дата обращения: 08.01.2022).

16. Юрасов И.Н. Проверка веры // О Емельяне Ярославском: Воспоминания, очерки, статьи. М.: Политиздат, 1988. С. 207–213.

References

1. Bunin, I.A. Polnoe sobranie sochinenii [The Complete Works]: in 13 vols. Moscow, Voskresen’e Publ., 2006. (In Russ.)

2. Gor’kii, M. Polnoe sobranie sochinenii. Hudozhestvennye proizvedenija [The Complete Works. Artwork]: in 25 vols. Moscow, Nauka Publ., 1968–1976. (In Russ.)

3. Dutchak, E.E. “Put’ v Belovod’e (k voprosu o sovremennykh vozmozhnostyakh izucheniya konfessional’nykh migratsii)” [“The Way to Belovodye (on the Issue of Modern Possibilities of Studying Confessional Migrations)”]. Vestnik Rossiiskogo universiteta druzhby narodov. Seriya: Istoriya Rossii, no. 1, 2006, pp. 81–94. (In Russ.)

4. Eremin, A.V. “Russkaya revolyutsiya i obrazy «novoi religii» v tvorchestve A.M. Gor'kogo” [“The Russian Revolution and the Images of the ‘New Religion’ in the works of A.M. Gorky”]. Vestnik Russkoi khristianskoi gumanitarnoi akademii, vol. 19, issue 2, 2018, pp. 315–323. (In Russ.)

5. Zelenin, A.V. “Poluintelligent” [“Semi-intelligent”]. Russkaya rech’, no. 4, 2000, pp. 66–72. (In Russ.)

6. Zemtsova, I.V. “Otnoshenie russkoi intelligentsii k evreiskoi integratsii v russkuyu kul’turu (2-ia polovina XIX – nachalo XX vv.)” [“Russian Intelligentsia's Attitude to Jewish Integration into Russian Culture (2nd Half of the 19 – early 20 Centuries)”]. Obshhestvo. Sreda. Razvitie (Terra Humana), no. 2, 2012, pp. 57–62. (In Russ.)

7. Kaurkin, R.V., Pavlova, O.A. “Edinoverie v Nizhegorodskoi gubernii v kontse XVIII – nachale XXI vv.” [“Edinoverie in the Nizhnii Novgorod Province in the Late 18 – Early 21 centuries”]. Vestnik Cherepovetskogo gosudarstvennogo universiteta, no. 7, 2014, pp. 35–39. (In Russ.)

8. Kerov, V.V. “‘Ashche vrag trebuet zlata – dadite…’: staroobryadchestvo i korrupstiya v politsii i organakh gosudarstvennoi vlasti Rossiiskoi imperii XIX v.” [“‘If the Enemy Demands Gold, Give It...’: Old Believers and Corruption in the Police and State Authorities of the Russian Empire of the 19th century”]. Vestnik Sankt-Peterburgskogo universiteta MVD Rossii, no. 2, 2016, pp. 17‒27. (In Russ.)

9. Kerov, V.V. “Hozyaistvennaya kul’tura i hozyaistvennoe povedenie staroobryadcev v Rossii XVIII–XIX vv.: tsennostno-institutsional’nyi podhod” [“Economic Culture and Economic Behavior of Old Believers in Russia of the 18 – 19th Centuries: a Value-institutional Approach”]. Vestnik Rossiyskogo universiteta druzhby narodov. Seriya: istoriya Rossii, no. 1, 2011, pp. 40–57. (In Russ.)

10. Maslova, Ju.V. “Nachetchiki staroi very: istoriko-kul’turnyi aspect” [“The Initiators of the Old Faith: Historical and Cultural Aspect”]. Kul'turnoe nasledie Rossii, no. 3–4, 2013, pp. 32–35. (In Russ.)

11. Nikitina, S.E. “Ob imeni sobstvennom v russkikh konfessional’nykh gruppakh” [“About Proper Names in Russian Confessional Groups”]. Semiotika, lingvistika, poietika: K stoletiyu so dnya rozhdeniya A.A. Reformatskogo [Semiotics, Linguistics, Poetics: To the Centenary of the Birth of A.A. Reformatskii. Moscow, Jazyki slavjanskoi kul’tury Publ., 2004, pp. 544–551. (In Russ.)

12. Nogmanov, A.I. “Tatary Volgo-Ural’skogo regiona v tsarstvovanie Nikolaya I: religioznyi faktor v zakonodatel’noi politike” [“Tatars of the Volga-Ural Region in the Reign of Nicholas I: Religious Factor in Legislative Policy”]. Vestnik Chuvashskogo universiteta, no. 4, 2006, pp. 69–79. (In Russ.)

13. “Rod Kashirinykh v Balakhne” [“The Kashirin Family in Balakhna”]. Gosudarstvennaya arhivnaya sluzhba Nizhegorodskoi oblasti. Available at: https://www.archive-nnov.ru/?id=5813&query_id=153554 (date of access: 07.01.2022). (In Russ.)

14. Romanova, N.I. “Knizhnaya kul’tura staroobryadchestva” [“Book Culture of the Old Believers”]. Vestnik Kemerovskogo gosudarstvennogo universiteta kul’tury i iskusstv, no. 1, 2007, pp. 82–91. (In Russ.)

15. Svetovidov, E.A. “Istoricheskaya actual’nost’ i konceptual’naya osnova filosofii Nitsshe” [“Historical Relevance and Conceptual Basis of Nietzsche’s Philosophy”]. Arhiv nauchnykh rabot ‘TXTREF’. Available at: http://txtref.ru/31821 (date of access: 08.01.2022). (In Russ.)

16. Yurasov, I.N. “Proverka very” [“A Test of Faith”]. O Emel’yane Yaroslavskom: Vospominaniya, ocherki, stat’i [About Emelyan Yaroslavsky: Memoirs, Essays, Articles]. Moscow, Politizdat Publ., 1988, pp. 207–213. (In Russ.)