Специфика старообрядческого образования в осмыслении П.И. Мельникова-Печерского

Бытко С.С. Специфика старообрядческого образования в осмыслении П.И. Мельникова-Печерского (на материале романа «На горах») // Старообрядчество: история, культура, современность (Осиповские чтения). Материалы. Боровск: Археодоксия, 2023. С. 188-205.

Изучение русских староверов отечественными этнографами, религиоведами, историками и филологами берёт своё начало в первой половине XIX века. За более чем два столетия данная отрасль научного знания прошла длительный и во многом неоднозначный путь развития и трансформаций. Так, вплоть до революционных событий 1917 г. изучение «раскольников» почти целиком находилось в русле полемической парадигмы церковных властей. Сбор и анализ сведений о «древлеправославии» рассматривался синодальными иерархами как необходимое условие для успешной обличительной деятельности против его последователей. В советский период отечественные учёные, как правило, обходили стороной старообрядчество как самостоятельный объект исследования, рассматривая его лишь в контексте более значительных, как тогда считалось, исторических феноменов. Лишь с началом политики гласности и исчезновением печатной цензуры изучение старообрядчества выходит на качественно новый уровень. Современный этап следует считать вершиной развития отечественного старообрядоведения, в рамках которого в крупных агломерациях формируются целые школы изучения самобытной культуры староверов, а само «древлеправославие» комплексно рассматривается богословами, историками, социологами, психологами и даже экономистами. Тем не менее поныне старообрядчество остаётся недостаточно представленным в русле педагогической мысли. Нам думается, что, обладая уникальными многовековыми традициями воспитания и обучения подрастающего поколения, староверие представляет исключительный интерес для данной научной дисциплины.

В настоящем исследовании предпринимается попытка рассмотреть феномен старообрядческой образования глазами выдающегося писателя и этнографа XIX в. П.И. Мельникова-Печерского. На примере романа «На горах» раскрываются особенности воспитательных традиций «раскольников», специфика оплаты образовательных услуг, особенности обучения детей в старообрядческих скитах, отношение «ревнителей старины» к светским учебным заведениям, а также взаимосвязь уровня грамотности с экономической жизнью старообрядческих общин.

Будучи страстным собирателем русской старины, в пору своей юности П.И. Мельников сближается с миром русского староверия. Писатель знакомится со старообрядческими книжниками, посещает скиты, работает с собраниями кириллических памятников, и уже к концу 1840-х гг. становится одним из крупнейших знатоков «раскола» в стране [2, с. 88]. Глубокие познания вероучения и быта староверов позволяют писателю обогатить свои художественные произведения множеством любопытных этнографических деталей, позволяющих выяснить специфику распространения грамотности в старообрядческой среде.

Заметим, что одной из ключевых характеристик при раскрытии читателю литературного героя П.И. Мельников считал именно степень его образованности. Описание большинства ключевых персонажей романа прозаик начинал с представления того, где и при каких обстоятельствах они овладели грамотой. Данная характеристика, как будет показано в дальнейшем, имела непосредственное влияние на судьбу героев, особенности их ментального склада и роль в сюжетном повествовании.

Следует думать, что у описанных П.И. Мельниковым заволжских старообрядцев не существовало строгих возрастных рамок овладения грамотой. Так, Дуня Смолокурова была отдана «в поучение чести книг божественного писания» на восьмом году жизни, Герасим Чубалов – на двенадцатом, его племянник Иван – по истечении девяти лет [9, т. 7, с. 35, т. 8, с. 163, 218]. Видимо, традиция отдавать детей в обучение в возрасте 8–12 лет была воспринята староверами из древнерусской образовательной практики, считавшей данный этап взросления наиболее благоприятным для овладения грамотой. Указанный подход вполне согласуется с современными медицинскими и педагогическими исследованиями, согласно которым оптимальный уровень морфофункционального развития достигается большинством детей по достижении семилетнего возраста [1, с. 29; 21, с. 14]. Примечательно в данном отношении, что, как утверждал знаменитый духовный писатель и миссионер схиигумен Парфений (Агеев), происходивший из старообрядческой среды, он что приступил к овладению грамотой ещё в шестилетнем возрасте [8, с. 324].

Значительным разнообразием отличались способы обучения старообрядческих детей. Начальные азы грамоты прививались обучающимся в рамках семейного образования. Зачастую первыми учителями становились отцы детей. Данный факт, как нам представляется, объясняется сильнейшим расхождением показателей грамотности мужчин и женщин в России XIX в. В частности, доля образованных мужчин превышала соответствующий показатель среди женщин в 2,3 раза (29,3% против 13,1%)[1]. На это обращал внимание и сам П.И. Мельников, сетовавший на острую проблему женской безграмотности в среде простонародья [10, с. 43]. Однако в отдельных случаях, как показывают сочинения П.И. Мельникова, обязанности наставника также могли вверяться старикам и грамотным женщинам, освобождённым от тяжёлых работ по хозяйству [9, т. 7, с. 36, т. 9, с. 47].

В иных случаях обучение детей доверялось наёмным читалкам. Таковой на страницах романа предстаёт Анисья Терентьевна, наряду с отправлением служб на похоронах и именинах имевшая и промысел мастерицы. Таковые обеспечивали освоение старообрядческими детьми начальных азов грамотности и нанимались в случае недостаточной образованности взрослых домочадцев или же нехватки у них свободного времени [11; 18, с. 198; 13, с. 331]. Обыкновенно мастерицы приглашали детей из бедных семей в свой дом, организуя таким образом сельскую школу. Наследников зажиточных семейств читалки, напротив, посещали в их домах,  выступая в качестве частных учительниц. Такое образование могло носить весьма авторитарный характер и допускать жестокие телесные наказания[2] воспитанников (порка розгами, подзатыльники, оплеухи) [9, т. 7, с. 33].

Любопытны некоторые экономические аспекты подобных взаимоотношений. Так, П.И. Мельников указывает, что зачастую мастерицы в качестве оплаты своих услуг принимали съестные припасы и элементы гардероба. Последнее подтверждается владельческими записями учительных кириллических книгах. Так, в рукописном Прологе, хранящемся в РГАДА, указывается, что с одного из воспитанников «за ученья» помимо денег была взята ещё и мера пшена [4, с. 249]. Крайне редко оплата производилась деньгами. В случае, если семья не располагала необходимым достатком, дети должны были самостоятельно отрабатывать своё обучение посредством ответных услуг мастерице (ученики пололи огород, носили воду, кололи дрова и пр.) [9, т. 7, с. 33].

Зажиточные старообрядцы могли оплачивать труд читалок деньгами. Сложно говорить о конкретной стоимости подобной формы народного образования и периодичности выплат, однако на страницах романа обнаруживаются некоторые косвенные указания на размер вознаграждения мастериц. П.И. Мельников оговаривается, что с некоторых семей Анисья Терентьевна получала оплату погодно. В иных случаях вознаграждение выдавалось при переходе на новую стадию обучения. В соответствии с устоявшейся в старообрядческом мире моделью образования, предполагавшей последовательное освоение Азбуки, Часослова и Псалтыря, при перемене книг и переходе к очередному этапу обучения, читалка сверх обыкновенной платы получала от родителей воспитанника горшок сваренной на молоке каши, платок или полтину (пятьдесят копеек) [9, т. 7, с. 33, 38].

В некоторых случаях стоимость обучения вовсе могла не оговариваться, а выплаты не носили систематичного характера. В случае отсутствия оплаты, обучение ребёнка не оканчивалось, а лишь возвращалось на предыдущий этап. На это указывают сетования Аньсьи Терентьевны относительно родителей одного из своих воспитанников: «как же я за Часословец-от его без даров посажу? Не водится <…> Нечего делать, велю Федюшке, мальчонке-то ихнему, сызнова учить Азбуку, пущай его зады твердить, покамест батька с маткой не справятся…» [9, т. 7, с. 38–39].

Обыкновенно обучение под руководством мастериц продолжалось два-три года. Так, в возрасте восьми лет (спустя год после начала занятий) Дуня Смолокурова успела прочесть Часослов и лишь приступить к Псалтырю. В свою очередь, Герасим Чубалов под руководством начётчика Нефёдыча всего за год освоил все три обязательные книги. Скорость обучения Чубалова, однако, не следует принимать за общее правило, поскольку она, по замыслу П.И. Мельникова, должна была выступать лишь очередным доказательством исключительных умственных способностей мальчика[3] [9, т. 7, с. 47–48, т. 8, с. 164].

Л.К. Куандыков отмечает, что платное обучение детей обыкновенно не приносило мастерицам больших доходов [6, с. 122]. Принимая во внимание указанный ранее размер вознаграждения, а также обыкновенную продолжительность учёбы, можно думать, что за полный цикл обучения мастерицы получали около полутора-двух рублей (или эквивалентное количество продуктов) за одного воспитанника. Данное заключение в целом соответствуют выводам исследователей, изучающих экономическую историю российского образования. Так, О.В. Кузьмина отмечает, что в большей части начальных школ середины XIX в., подобно старообрядческим училищам, имевших своей основной целью распространение элементарных знаний и привитие простонародью простейших понятий христианской веры, учителя получали порядка двух-трёх рублей за обучение каждого ученика [7, с. 149].

В исследовательской литературе нередко подчёркивается, что старообрядцы обыкновенно не жалели денег на обучение своих детей грамоте и ради этого были готовы жертвовать многими насущными потребностями [3, с. 311]. По А.С. Пругавину, требуя значительных вложений в настоящем, образование становилось условием процветания семьи в будущем. Этнограф отмечает, что зажиточность старообрядческих общин, кроме прочего, была напрямую связана с грамотностью массы «раскольничьего» населения. В данном отношении весьма любопытно сообщение о том, что в некоторых старообрядческих сообществах Закавказья школы содержались за счёт всей общины, приобретавшей необходимые детям книги и расходные принадлежности. Недаром губернии с высоким процентом старообрядческого населения обыкновенно демонстрировали лучшие показатели грамотности в сравнении с другими регионами страны. П.И. Мельников был вынужден констатировать, что даже среди чернорабочих смолокуровских предприятий было довольно грамотных людей [3, с. 311; 9, т. 8, с. 265–266; 15, с. 172; 16, с. 48, 90].

Домашнее образование многих староверов могло оканчиваться уже на этапе прочтения основополагающей учебной книги – Псалтыря и даже не включать такого необходимого навыка, как письмо [17, с. 357]. Последнее П.И. Мельников объясняет крайне низким уровнем образования большинства читалок, а также острой нехваткой старообрядческого духовенства, способного к обучению детей. По этой же причине Марко Данилыч отвергает кандидатуру Красноглазихи на роль Дуниной наставницы: «по Псалтырю ещё бредёт, а по Минеи ей не сладить» [9, т. 7, с. 49–50]. П.И. Мельников подчёркивает, что ввиду указанных причин образованность детей нередко становилась предметом особой гордости в небогатых старообрядческих семьях.

Альтернативной формой образования детей была отправка их в старообрядческие скиты, где под надзором черниц воспитанники могли расширить свой кругозор и приобрести необходимые для богослужебной практики знания (следует, однако, оговориться, что такая возможность была доступна лишь семьям, обладавшим высоким материальным достатком). Именно этот вариант избирает Марко Данилыч для своей дочери, поддавшись на уговоры матери Макрины, а также обещания, помимо прочего, обучить Дуню азам гражданской грамоты и «всему, что следует хорошей девице» [9, т. 7, с. 69, т. 9, с. 237].

Описывая особенности обучения в старообрядческих скитах, П.И. Мельников подчёркивает неразрывность обительского образования с трудовым воспитанием. В частности, коллективное чтение книг обязательно сопровождалось занятиями рукоделием [9, т. 7, с. 54]. Кроме того, писатель проводит градацию центров старообрядческого образования в Поволжье в зависимости от строгости принятых там образовательных практик. Так, по версии писателя, особой суровостью воспитания славились Керженские скиты, в то время как Иргизские монастыри слыли большей простотой обхождения с обучающимися [9, т. 7, с. 215]. Сложно переоценить то, сколь высокую роль играли обительские школы для старообрядческого мира. Весьма показательно указание Е.М. Юхименко на то, что после пожаров в Выгорецкой пустыни кельи, в которых обучали детей, обыкновенно отстраивались в первую очередь [22, с. 158].

Следует заметить, что для изображённых П.И. Мельниковым заволжских староверов образование являлось не только бытовой надобностью, но и важнейшим механизмом индоктринации молодого поколения в многовековой мир русского старообрядчества, способом сохранения собственной этноконфессиональной идентичности. Данная особенность была воспринята староверием непосредственно из древнерусской духовной культуры, ставившей сплочение общества на идеалах христианской веры важнейшей задачей образовательной системы [5, с. 89]. Недаром, предлагая свои услуги, Анисья Терентьевна подчёркивала то обстоятельство, что сотни обученных ею ребят ныне крепко держатся в старой вере. Мать Макрина также доказывала предпочтительность обительского образования тем, что воспитанные там девицы удачно выходили замуж и слыли попечительными хозяйками, тогда как воспитанные вне обителей девушки, по словам черницы, становились непочтительны к родителям и даже забывали веру предков [9, т. 7, с. 43, 53–54]. Последнее, как показывает писатель, стало решающим доводом для Марко Данилыча и окончательно предопределило его выбор в пользу скитов.

Наряду с рьяным интересом к устоям жизни русского «древлеправославия» П.И. Мельников столь же страстно радел о нуждах отечественного образования. Привитая дедом любовь к чтению и знаниям многократно в разных формах и устами многих персонажей напоминает о себе в романах писателя: «век живи, век учись», «кто грамоте горазд, тому не пропасть», «ученье свет, а неученье тьма» [9, т. 7, с. 74, т. 8, с. 164, т. 11, с. 287].

Автор испытывал видимую эмпатию к выходцам из неграмотного простонародья, стремившимся овладеть тайнами письменного слова. Наилучшей иллюстрацией этого следует считать описание детства Герасима Чубалова, вопреки воле своего отца использовавшего любые средства к тому, чтобы стать сопричастным книжному знанию. Сила Петрович Чубалов, в свою очередь, не считал занятия сына стоящим начинанием, хлёстко повторяя фразы о том, что «много стало ноне грамотных, да что-то мало сытых из них видится». Развивая мысль о несовместимости крестьянского труда с образованием («грамотей не пахарь»), Сила Петрович в русле художественного метода П.И. Мельникова становится не только персонификацией той части тёмного простонародья, которая не желала выбираться из оков своего невежества, но и выступает карикатурой на представителей общественной элиты, сознательно тормозивших развитие народного просвещения. По иронии судьбы спустя многие годы именно грамотей Герасим (а отец предрекал ему не иначе, как участь бродяги) становится богачом, надеждой и опорой своей в прах разорившейся семьи. В свою очередь, проблему совмещения крестьянского труда и развития народной грамотности П.И. Мельников весьма лаконично решает устами уже повзрослевшего Герасима Силыча: «Грамота дело хорошее, больно хорошее, однако если у грамотея мирского дела не будет, <…> будет ему грамота на пагубу» [9, т. 8, с. 165, 195].

Следует подчеркнуть, что П.И. Мельников выступал с двумя полярными оценками процессов, протекавших в интеллектуальной жизни старообрядчества. С одной стороны, писатель восхищался памятью и начитанностью многих староверов, но одновременно с горечью констатировал, что весь этот ум зачастую совершенно бездарно расходуется на эфемерные тупиковые рассуждения о лестовках, пищевых запретах и антихристе [9, т. 8, с. 278].

Соглашаясь с тем, что «буквоедство раскольников» является лучшей альтернативной, нежели совершенная безграмотность, писатель не уставал критиковать наблюдаемые им пороки старообрядческой ментальности. Так, совершенное неприятие вызывала у него оторванность системы образования староверов от светской культуры. Иллюстрацией данной тенденции становится острая критика Марко Данилычем Смолокуровым практики обучения купеческих дочерей в пансионатах: «одно развращение! Выучится там на разных языках лепетать, на музыке играть, танцам, а как персты на молитву слагать, которой рукой лоб перекрестить – забудет». По той же причине богатый купец отказывается нанять для своей дочери преподавателей из училища: «Ни за что на свете! Чему научат… Какому бесу, прости Господи!» [9, т. 7, с. 48].

Именно показанные им настроения в среде староверов зачастую приводили П.И. Мельникова к мысли о том, что «раскол» является не иначе, как порождением невежества, а «расколоучители», ввиду собственного упорства и тупоумия готовы были разрушить единство русской церкви из-за несущественных различий буквы и обряда. Данные соображения писатель подкрепляет словами Сергея Колышкина, замечающего, что в старообрядчестве остро стоит вопрос повальной безграмотности архиереев, в то время как официальная иерархия не позволяет неучёным людям становится даже рядовыми попами. На страницах романа писатель подмечает, что скудость скитского образования зачастую осознавалась даже самими староверами [9, т. 9, с. 288, 360, 363].

Следует оговориться, что мнение о крайней поверхностности знаний староверов в XIX – начале XX в. часто транслировалось противниками старообрядчества. Синодальные публицисты не уставали указывать на малообразованность старообрядческого духовенства, примитивность манеры толкования ими святоотеческих книг, неспособность связать двух слов в диспуте и пр. [19, с. 6, 18; 20, с. 14, 30]. Следует думать, что зачастую подобные сообщения лишь тиражировали стереотипы, распространённые в среде антистарообрядческих полемистов. В частности, в своих трудах Н.Н. Покровский приводит примеры того, что староверы не только могли побеждать в публичном диспуте апологетов официальной церкви, но и уверенно противостояли в полемике с последователями католичества. Весьма показательно сообщение выдающегося исследователя о том, что в своих спорах старообрядческие грамотеи могли затрагивать даже такие фундаментальные философские проблемы, как сущность высшей премудрости. Примечательно также, что указания на чрезвычайную успешность полемической практики старообрядцев обнаруживаются даже на страницах церковной периодики. Так, в 1883 г. на страницах «Тобольских епархиальных ведомостей» сообщалось о том, как на одном из диспутов с «никонианами» представитель согласия немоляков «громил своих противников одним Евангелием» [12, с. 446; 14, с. 31, 51, 148]. А.С. Пругавин, в свою очередь, также неоднократно подчёркивал высокую образованность староверов, в особенности отмечая их глубокие познания в отечественной истории [16, с. 93].

Страх утраты своей этноконфессиональной «самости», по мысли П.И. Мельникова, приводил старообрядчество к безвыходному положению, при котором на одной чаше весов был риск обмирщения подрастающего поколения, а на другой – прозябание в интеллектуальной нищете и невежестве [9, т. 7, с. 53]. Данный тезис автор «На горах» развивает весьма искусным образом, демонстрируя читателю всю беззащитность изолировавшегося и замкнувшегося в антиниконианской риторике старообрядческого мира перед духовными угрозами нового века. Такая опасность исходила от разнообразных сектантских деноминаций, деструктивный характер которых, по мысли П.И. Мельникова, во много раз превышал радикализм самых крайних старообрядческих согласий.

В представлении писателя, именно незнание книг гражданской печати и иностранной литературы делало староверов уязвимыми перед сектантской пропагандой. Набожность и пытливость ума русского человека неизбежно приводили его к исканию истины, а воспитанная поколениями любовь к духовному чтению сводила его с сектантской литературой. По мысли П.И. Мельникова, полуграмотное русское простонародье поддавалось искушению поломать голову над замысловатыми мистическими сочинениями, опасности которых оно не могло осознавать ввиду крайней скудности своего библиографического кругозора [9, т. 8, с. 151, 282, т. 9, с. 319, 362–363].

Так, Дуня Смолокурова оказывается под влиянием сектантки Марьи Ивановны именно в результате осознания собственной неучености и преклонения перед начитанностью своей наставницы. Ещё больший трепет в душе девушки вызывали туманные мистические книги сектантов, в противоположность «приглядевшимся» в скитах кириллическим фолиантам веявшие духом таинственности и самобытности. П.И. Мельников отмечает, что знакомство с книгами духовного содержания без разбора и должного руководства зачастую приводило их читателей к шаткости ума и спутанности мыслей. Сходную картину мы можем наблюдать и в случае с Дуней. «Начитавшись» мистических сочинений, девушка замыкается в себе и проникается крайним равнодушием к некогда дорогим, близким людям [9, т. 7, с. 75, т. 8, с. 337, т. 9, с. 154, 366].

П.И. Мельников раздумывал о том, каким именно образом должна быть устроена образовательная система, способная и сохранить самобытность русской ментальности, и одновременно обеспечить необходимый набор базовых знаний, соответствующий всё возрастающим требованиям нового столетия. Результаты своих размышлений писатель представляет на примере семьи Дорониных. Будучи убеждённым и крепким в своей вере старообрядцем, Зиновий Алексеич с самого детства отдаёт своих дочерей на воспитание к читалке-каноннице, вместе с которой девочки наряду с Псалтырем прочитывают сочинения Ефрема Сирина и Маргарит Иоанна Златоуста, а также выучиваются писать полууставом [9, т. 7, с. 195].

Подобно Марко Данилычу Смолокурову, Доронин решительно отказывается свозить дочерей в пансионат или принимать в дом светскую гувернантку из страха, что подобное образование «перепортит девчат». Однако осознавая всю скудость имеющихся у них знаний и здраво оценивая требования времени, Зиновий Алексеич нанимает для девочек отставного старичка-учителя и начинает приобретать книги гражданской печати. Небезынтересна показанная П.И. Мельниковым методика отбора литературы, пригодной для обучения старообрядческих детей. Так, прежде чем отдать в руки дочерям светскую книгу, жена Зиновия Алексеича Татьяна Андреевна самолично прочитывала её «от доски до доски»[4], а также консультировалась со знающими предмет людьми. Отметим, что Марко Данилыч Смолокуров, в свою очередь, покупая Дуне книги, совершенно не озаботился справиться об их содержании, чем лишь подтолкнул девушку в хлыстовский «корабль». Позднее, заметив, что дочерям не хватает умения держаться в высшем обществе, Доронин вконец пересиливает себя и нанимает для них учительницу для занятия танцами [9, т. 7, с. 195–196, 200].

Результатом попытки совместить веками складывавшиеся традиции религиозного воспитания и духовного наставничества с прогрессивными веяниями новой эпохи становится получение совершенного, по мнению П.И. Мельникова, образовательного продукта – всесторонне развитой личности, совмещающей идеалы благочестия и интеллектуального дарования. В романе девушки выросли чуждыми как иноземным новшествам, так и «тупым суевериям», отрицающим всё, о чём не писали в книгах отцы и деды [9, т. 7, с. 197].

Примечательно, что будущий зять Доронина Никита Меркулов, в детстве получивший домашнее религиозное образование трудами канонницы из Иргиза, также пришёл к просвещению и открыл для себя широкий мир за пределами «раскола», будучи отправленным отцом в коммерческое училище в Петербурге [9, т. 7, с. 211, 215–216]. Следует отметить, что воссоединение двух ветвей русского православия посредством заимствования всего лучшего, что есть в каждой из них, было заветной мечтой П.И. Мельникова. Именно на примере образованной старообрядческой молодёжи, отринувшей предрассудки и ненависть к «никонианскому миру», но сохранившей приверженность многовековым русским традициям, писатель пытался изобразить мыслимый им идеал преодоления церковного раскола XVII в.

В ходе исследования нами были комплексно проанализированы экономические, социальные и культурные факторы функционирования старообрядческого образования. Как видно, в середине XIX в. староверие было вынуждено столкнуться с фундаментальными противоречиями между традиционной образовательной моделью и веяниями индустриальной эпохи. Кириллическая книжная традиция всё больше отступала под натиском светской литературы, идеалы этноконфессиональной самобытности подрывались новшествами европейской цивилизации, а некогда твёрдая в преданности отеческим заветам старообрядческая общность подвергалась всё большему обмирщению. Борьба укоренившихся древнерусских практик с веяниями нового века приводила к разобщению «старообрядческого мира», позднее окончательно разделив его на упорных в своей вере фанатиков и сторонников компромисса, постепенно растворявшихся в численно преобладавшем «никонианском» окружении.

Приложение № 1 Азбука. М.: Московский печатный двор, 1637. Л. 11 об.

Приложение № 2 Азбука. М.: Единоверческая типография, 1885. Л. 11 об.

Список литературы

1. Алпатов Ю.М., Молчанов С.В., Грудцына Л.Ю. Зарождение воспитания и образования на Руси // Управление образованием: теория и практика. 2016. № 4 (24). С. 26–35.

2. Бытко С.С. Старообрядческая книжная культура в романе П.И. Мельникова-Печерского «В лесах» (к 140-летию со дня смерти писателя) // Два века русской классики. 2023. Т. 5. № 1. С. 84–101.

3. Иванов К.Ю. Роль церковной школы в борьбе со старообрядчеством в Томской епархии в конце XIX – начале XX века // Мир старообрядчества. Живые традиции: результаты и перспективы комплексных исследований русского старообрядчества. М., 1998. Вып. 4. С. 310–314.

4. Каталог славяно-русских рукописных книг XVI в., хранящихся в Российском государственном архиве древних актов. Вып. 2: Лествица – Пчела / Сост. О.В. Беляков, И.Л. Жучкова, Б.Н. Морозов, Л.В. Мошкова. М.: Древлехранилище, 2013. 982 с.

5. Колпачева О.Ю. Школа и образование Древней Руси // Историко-педагогический журнал. 2014. № 4. С. 85–94.

6. Куандыков Л.К. Выговские сочинения уставного характера второй половины XVIII в. // Источники по истории русского общественного сознания периода феодализма. Новосибирск, 1986. С. 120–130.

7. Кузьмина О.В. Особенности материально-финансового обеспечения начального образования в России в середине XIX века // Научно-технический вестник информационных технологий, механики и оптики. 2004.  № 17. С. 148–159.

8. Левшина Ж.Л. Материалы о схиигумене Парфении (Агееве) в НИОР РГБ // Записки Отдела рукописей. М., 2012. Вып. 54. С. 314–339.

9. Мельников-Печерский П.И. Полное собрание сочинений. М.; СПб., 1897–1898.

10. Морозов С.Д. Мужчины, женщины и дети России на рубеже XIX–XX вв.: уровень грамотности и образования // Женщина в российском обществе. 2011. № 4 (61). С. 43–54.

11. Немкин П.В. Воспитание и образование в старообрядческих общинах // Старообрядческий вестник «Пономарь» [Электронный ресурс]. URL: https://rpsctyva.ru/vospitanie-i-obrazovanie-v-staroobryadcheskih-obschinah/ (дата обращения: 10.05.2023).

12. Немоляки // Тобольские епархиальные ведомости. 1883. № 21. С. 442–453.

13. Обращение моё из раскола в православие // Тобольские епархиальные ведомости. 1888. № 15–16. С. 325–333.

14. Покровский Н. Н. Путешествие за редкими книгами. 2-е изд., доп. М., 1988. 285 с.

15. Пругавин А.С. Запросы и проявления умственный жизни в расколе // Русская мысль. 1884. Кн. 1. С. 161–198.

16. Пругавин А.С. Раскол и сектантство в русской народной жизни. М., 1905. 95 с.

17. Самойленко А.И. Лев Феоктистович Пичугин и старообрядцы с. Пойма Пензенской области // Мир старообрядчества. Живые традиции: результаты и перспективы комплексных исследований русского старообрядчества. М.: РОССПЭН, 1998. Вып. 4. С. 356–361.

18. Случай обращения из раскола в православие // Тобольские епархиальные ведомости. 1887. № 9–10. С. 198–205.

19. Соловьев Л. Сведения о состоянии раскола и сектантства в Тобольской епархии. Тобольск, 1909. 26 с.

20. Сырцов И.Я. Старообрядческая иерархия в Сибири. Тобольск, 1882. 58 с.

21. Теппер Е.А., Гришкевич Н.Ю. Возраст ребёнка и готовность к началу систематического школьного обучения // Сибирское медицинское обозрение. 2011. № 1. С. 12–16.

22. Юхименко Е.М.  О книжной основе культуры Выга // Мир старообрядчества. Живые традиции: результаты и перспективы комплексных исследований русского старообрядчества. М., 1998. Вып. 4. С. 157–165.

[1] По результатам всеобщей переписи населения 1897 г.

[2] См. приложения № 1 и 2.

[3] Важным фактором также является возраст Герасима, приступившего к обучению на три-четыре года позже остальных героев романа и обладавшего к моменту начала занятий большей сформированностью психофизиологических показателей.

[4] Будто невзначай ценитель самобытного языка «раскольников» П.И. Мельников, демонстрирует весьма любопытные процессы трансформации старообрядческой лексики в XIX в. Так, принятая в отношении кириллической книжности терминология, а именно – «доски», в условиях нового времени начинает использоваться староверами и в отношении переплётных крышек книг гражданской печати, изготавливавшихся не из древесины, а главным образом из картона.