Старообрядческая книжная культура в романе П.И. Мельникова-Печерского «В лесах»

Бытко С.С. Старообрядческая книжная культура в романе П.И. Мельникова-Печерского "В лесах" (к 140-летию со дня смерти писателя) // Два века русской классики. 2023. Т. 5. № 1. С. 84-101.

Аннотация: В статье рассматриваются особенности восприятия П.И. Мельниковым-Печерским книжной традиции заволжских старообрядцев. Устанавливаются источники формирования представлений писателя о роли книжности в повседневной жизни «раскольников». В частности, глубокое знакомство с церковное книжностью П.И. Мельников приобрёл в рамках исполнения своих чиновничьих обязанностей и многочисленных служебных командировок, хотя и до этого испытывал немалый интерес к древнерусскому духовному наследию. Выясняются любопытные подробности читательской культуры староверов, а также определяются основные пути распространения книжности в среде «ревнителей древлего благочестия». Рассматриваются факторы, определявшие популярность того или иного сочинения в среде «раскольников». Выясняется значение скитов в деле сохранения древнерусского кириллического наследия. Анализируется влияние гражданской печати и светского образования на процессы постепенного обмирщения старообрядческого сообщества. Описывается социальное положение начётчиков, раскрывается их роль в организации религиозно-бытовой жизни старообрядческих общин. Удаётся выяснить, что степень начитанности старовера в немалой степени определяла его социальное положение. Делается вывод о весьма неоднозначном отношении П.И. Мельникова к книжным традициям «старолюбцев». Так, автор указывает на крайний фанатизм некоторых полемических старообрядческих сочинений, деструктивно влияющих на сознание своих читателей, призывающих удаляться от прогресса и ненавидеть всё окружающее.

Ключевые слова: П.И. Мельников-Печерский, древнерусская книжность, староверие, книгопечатание, старообрядцы, рукописи, начётчик, старопечатные издания.

Информация об авторе: Сергей Станиславович Бытко, аспирант, Нижневартовский государственный университет, ул. Мира, д. 3Б, 628616 г. Нижневартовск, Россия. ORCID ID: https://orcid.org/0000-0003-0642-6363

E-mail: labarum92@rambler.ru

Дата поступления статьи в редакцию: 27.01.2023

Дата одобрения статьи рецензентами: 00.00.2023

Дата публикации статьи: 00.00.2023

Для цитирования: Бытко С. С. Старообрядческая книжная культура в романе П.И. Мельникова-Печерского «В лесах» // Два века русской классики. 2023. Т. 5, № 1. С. 102–111. https://doi.org/10.22455/2686-7494-2023-5-1-XX-XX

© 2023. S.S. Bytko

Nizhnevartovsk State University

Nizhnevartovsk, Russia

The Old Believer Book Culture in the novel P.I. Melnikov-Pechersky "In the woods"

Abstract: The article discusses the peculiarities of P.I. Melnikov-Pechersky's perception of the book tradition of the Volga Old Believers. The sources of the formation of the writer's ideas about the role of bookishness in the daily life of "dissenters" are established. In particular, P.I. Melnikov acquired a deep acquaintance with church literature as part of the performance of his official duties and numerous business trips, although even before that he had a considerable interest in the Old Russian spiritual heritage. Curious details of the reading culture of the Old Believers are clarified, and the main ways of spreading bookishness among the "zealots of ancient piety" are determined. The factors determining the popularity of a particular composition among the "dissenters" are considered. The significance of the monasteries in the preservation of the Old Russian Cyrillic heritage is revealed. The influence of the civil press and secular education on the processes of gradual secularization of the Old Believer community is analyzed. The social position of the initiators is described, their role in the organization of the religious and everyday life of the Old Believer communities is revealed. It is possible to find out that the degree of reading of the Old Believer to a large extent determined his social position. The conclusion is made about the very ambiguous attitude of P.I. Melnikov to the book traditions of the "old lovers". Thus, the author points to the extreme fanaticism of some polemical Old Believer writings, which destructively affect the consciousness of their readers, calling for moving away from progress and hating everything around them.

Keywords: P.I. Melnikov-Pechersky, Old Russian literature, Old Belief, printing, Old Believers, manuscripts, reader, old printed editions.

Information about the author: Sergey S. Bytko, PhD student, Nizhnevartovsk State University, Mira 3B, 628616 Nizhnevartovsk, Russia. ORCID ID: https://orcid.org/0000-0003-0642-6363

E-mail: labarum92@rambler.ru

Received: 27 January, 2023

Approved after reviewing: 00.00.2023

Published: 00.00.2023

For citation: Bytko, S. S. “Old Believers Book culture in the novel by P.I. Melnikov-Pechersky “In the Woods””. Dva veka russkoj klassiki, vol. 5, no. 1, 2023, pp. XX–XX. (In Russ.) https://doi.org/10.22455/2686-7494-2023-5-1-XX-XX

Известно, что царствование Николая I стало для старообрядцев временем тяжелых испытаний и притеснений со стороны как светских, так и церковных властей. Государственная политика 1840–1850-х гг. в отношении «неофициального» православия как нельзя лучше отражается в творчестве видного писателя и консерватора той эпохи П.И. Мельникова-Печерского. В силу того, что для произведений Мельникова староверие являлось основополагающей составляющей, посредством которой писатель раскрывал свои нравственные и общественно-политические воззрения, почти каждый исследователь в ходе изучения наследия Павла Ивановича прямо или косвенно обращается к старообрядчеству. Так, проблематике «раскола» в трудах Мельникова уделяли внимание Л.М. Лотман, Д.Е. Митрофанов, Ф.А. Селезнев, С.С. Царегородцева, М.В. Шалденкова и другие учёные. Обстоятельные исследования данной проблематики, результаты которых нашли отражение в защищенных диссертациях, были выполнены В.В. Боченковым и Л.В. Алексеевой.

Современные археографические и палеографические исследования дают нам богатый материал относительно специфики возникновения, а также распространения кириллических книжных памятников в XVIII–XIX вв. Однако нетривиальным остаётся вопрос относительно особенностей бытования печатных книг в старообрядческой среде, культуры обращения с рукописями, практик хранения и использования староверами духовной литературы. Столь же любопытным представляется выяснение особенностей распространения грамотности среди староверов и подготовки ими знатоков кириллической книжности. Немногочисленность письменных свидетельств современников, способных пролить свет на данные проблемы, а также ангажированность и тенденциозность части этих сообщений существенно затрудняют процесс исследования.

Ценным источником для изучения названных вопросов является творческое наследие П.И. Мельникова-Печерского, продемонстрировавшего в третьей четверти XIX в. широкой публике неоднозначный, но яркий и весьма незаурядный мир русского староверия. Обладая глубокими познаниями как в области мировоззрения старообрядцев, так и их бытовой жизни, писатель смог обогатить сюжетику своих произведений множеством ценных этнографических наблюдений, способных прояснить ряд спорных вопросов функционирования книжной культуры «раскольников». Кроме того, рассмотрение читательских интересов староверов через призму творчества Мельникова-Печерского позволит более детально выяснить особенности поэтики писателя и используемого им художественного метода.

Писатель высоко оценивал заслуги старообрядческих «старинщиков», занимавшихся сбором и сохранением предметов древнерусской культуры. Будучи в Заволжье, Мельников ещё до поступления на службу приобрёл богатый опыт общения со староверами. В частности, Павлу Ивановичу удалось свести знакомство с «раскольниками», торговавшими старопечатными книгами на Нижегородской ярмарке [Селезнев 2018: 19–20]. Так, при содействии директора ярмарки Д.Н. Толстого, также бывшего увлечённым знатоком старинной книжности, П.И. Мельников вошёл в доверие к купцам-староверам Д.В. Пискареву и Т.Ф. Большакову, владевшим значительными собраниями рукописей. Эти купцы занимались розничной скупкой книг в провинции, транспортировкой их в Москву и оптовой продажей столичным «раскольникам», музеям и коллекционерам [Мельников-Печерский 1: 88].

Известно также, что книжные редкости П.И. Мельников зачастую доставал через волжских купцов Судовщикова и А.С. Головастикова. В силу ограниченных финансовых возможностей, покупка старинных рукописей зачастую представлялась писателю непозволительной роскошью. Однако А.С. Головастиков безвозмездно предоставлял Павлу Ивановичу книги на срок, необходимый для их досконального изучения. Позднее П.И. Мельников познакомился с видным собирателем старины М.П. Погодиным и даже занимается по его просьбе поиском на Нижегородской ярмарке редких книжных памятников для погодинского древлехранилища [Мельников-Печерский 1: 88–89, 118].

В период работы П.И. Мельникова в Археографической комиссии (с 1841 г.) ему было позволено посетить скиты, закрытые для большинства мирских обывателей, и провести описание хранившихся там книжных редкостей [Мельников-Печерский 1: 80]. Будучи в Кошелевском скиту, Павел Иванович углубляет свои знания о старообрядческой книжной культуре, завязывает знакомство с грамотеями и начётчиками, а уже к концу того же десятилетия становится одним из крупнейших знатоков староверия в стране [Алексеева 2014: 74].

Весьма примечательной в данном отношении представляется изображённая П.И. Мельниковым в рассказе «Старые годы» фигура Данилы Борисыча. Характеристика персонажа довольно автобиографична и наверняка была вдохновлена личными переживаниями писателя от знакомства с духовной культурой русского простонародья. В частности, имея дворянское происхождение, Данила Борисыч так сближается с крестьянством, что начинает проводить с мужиками свой досуг, записывать характерные образцы устной народной культуры[1], заниматься скупкой старинных книг и икон. Будто бы в насмешку над своей неукротимой страстью к древностям Мельников сообщает, что, едва узнав о том, что где-то есть ценная книга, князь Данила Борисыч тут же отправлялся на переговоры о её приобретении, не считаясь с любыми другими значимыми делами [Мельников-Печерский 2: 102].

Исследователями установлено, что П.И. Мельникову были известны такие выдающиеся памятники старообрядческой книжности, как Виноград российский, История об отцах и страдальцах соловецких, Пятая соловецкая челобитная, Поморские ответы и Дьяконовы ответы [Боченков 2008: 80, 271]. Роман «В лесах» изобилует многочисленными упоминаниями общецерковной литературы, а также произведений, имевших хождение преимущественно в среде «ревнителей древлего благочестия». В общей сложности П.И. Мельников указывает более тридцати книг богослужебной, полемической, аскетической, апокрифической и нравоучительной направленности: Апостол, Добролюбие, Златоструй, Златоуст, Кириллова книга, Китежский летописец, Книга о вере, Кормчая книга, Лествица, Максим Грек, Маргарит, Минея, Повесть о Варлааме и Иоасафе, Поучения Аввы Дорофея, Пролог (Синаксарь), Псалтырь, Святцы (Месяцеслов), Скитское покаяние, Служебное Евангелие, Старчество, Степенная книга, Стоглав, Страсти Христовы, Требник, Устав о христианском житии, Часослов, а также разнообразные жития, канонники, патерики, сборники, синодики, хронографы и цветники.

Помимо перечисления базовых книг из повседневного круга чтения старообрядцев, П.И. Мельников оставил любопытные замечания о специфике использования названной литературы. Так, к Поучениям Аввы Дорофея, Скитскому покаянию и Добролюбию староверы обращались в целях отведения любовного наваждения и смирения плотских страстей. Кормчая книга употреблялась при решении административных вопросов внутри согласия. Устав о христианском житии и Стоглав использовались для регламентации повседневных бытовых процессов: сна, начала и окончания трапезы, труда, отдыха [Мельников-Печерский 3: 220, 339].

Стремление старообрядцев строжайше согласовать свои повседневные практики со святоотеческими сочинениями не раз становилось объектом едкой сатиры со стороны Павла Ивановича. Так, с видимой насмешкой писатель повествует о яростных спорах «раскольников» относительно допустимости употребления в пищу раков, улиток и черепах, а также их бесконечных прениях о всевозможных трактовках встречающегося в Уставе понятия «черепокожие». Столь же язвительно Мельников отзывается о безуспешных попытках Манефы обнаружить в книгах ответ на вопрос о том, допустимо ли епископу священнодействовать в шитом синелью облачении [Мельников-Печерский 3: 63, 286].

В старообрядческом мире книга сопровождала человека на всех важнейших этапах его жизни (крещение, обучение, венчание, болезнь, отпевание) и становилась неотъемлемым повседневным атрибутом. Душеполезное чтение исполняло компенсаторную функцию, помогая христианину обрести душевный покой, заручиться духовной поддержкой и справиться с горестными воспоминаниями [Мельников-Печерский 3: 38, 182]. Чтение могло выступать способом проведения досуга. Особенно актуальным это становилось в тоскливую зимнюю пору. В других случаях книжность становилась элементом подросткового увеселения. Обратим внимание на сообщение П.И. Мельникова о том, что, пребывая под строгим надзором стариц, белицы в скитах развлекались составлением сборников стихов в тонких тетрадках, где наряду с духовными произведениями встречались и мирские сочинения любовного характера [Мельников-Печерский 4: 235, 304, 308].

Нередко именно книги нравоучительной тематики наряду с родительскими наставлениями становились одним из главных средств воспитания подрастающего поколения, а прозелитическая активность вынуждала староверов прибегать к помощи полемических сочинений, позволявших наиболее эффективно отстаивать свои вероисповедные принципы в межконфессиональных диспутах [Бытко 2018: 74]. В свою очередь, хронографы, жития и поучения святых отцов служили для старообрядцев источником нравственных ориентиров, примером преодоления тяжёлых жизненных испытаний [Мельников-Печерский 5: 21, 348].

Весьма любопытной в данном отношении представляется сцена, где Манефа испрашивает у игуменьи Екатерины дозволения принять в обитель свою пятилетнюю дочь Флёнушку. Меткое замечание Екатерины о том, что именно пять лет назад Манефа поселилась в скитах, а также смущённая реакция Манефы на последовавшую за этим улыбку игуменьи сообщают читателю, что Екатерина догадалась о родственной связи черницы с девочкой. Примечательно, что в момент разговора игуменья сидела за Кирилловой книгой [Мельников-Печерский 3: 235]. Позволим себе предположить, что столь крупный знаток церковной книжности, как П.И. Мельников, добавил данную деталь не случайно. Так, Кириллова книга, имевшая самое широкое хождение в среде «старозаветных людей» и пользовавшаяся их глубоким почитанием, кроме обширной полемической составляющей, содержала ряд текстов нравоучительного характера. В частности, в ней обнаруживается следующее наставление: «Имеешь ли чадо по плоти, наставь его; и если родил кого оглашением, предостереги и сего, чтобы ложного не принял он за истинное» [Творения иже во святых… 1855: 262]. Следует полагать, что именно под влиянием данного фрагмента сборника мать Екатерина благодушно позволяет оставить девочку в обители на воспитание Манефы.

Некоторое внимание писатель уделяет влиянию книжной культуры на лексические особенности разговорной речи «старолюбцев». Так, описывая Корнилу Егорыча в рассказе «Красильниковы», Павел Иванович замечает, что герой повествования ничего в своей жизни не читал, кроме Московских ведомостей, Четьих Миней и Псалтыря, «а говорил, ровно книга». Значительное влияние сакральных текстов на формирование речевого своеобразия староверов подчёркивается и в ряде современных научных публикаций [Толстова 2016: 65].

Некоторое внимание в своих произведениях П.И. Мельников уделял старообрядческим представлениям о ценности тех или иных книг. Так, писатель называет ряд причин, определявших для староверов большую или меньшую значимость конкретного литературного памятника. Павел Иванович указывает на то, что особым почтением в старообрядческой среде пользовались старопечатные издания XVI–XVII вв., появившиеся до начала Никоном «книжной справы» [Мельников-Печерский 4: 216, 306]. Так, опасаясь грядущего разорения обители светскими властями, настоятельница Манефа собиралась отправить на хранение в Москву, помимо икон, крестов и мощей, три-четыре десятка «книг харатейных[2] и старопечатных». В результате в столицу были переданы первопечатный Апостол Ивана Фёдорова 1564 г., изданный в 1595 г. в Острожской типографии Маргарит, а также Требник, отпечатанный на Московском печатном дворе при патриархе Филарете [Мельников-Печерский 5: 29, 232] (согласно А.А. Андрееву, Мельников мог назвать одну из книг, датируемых 1623, 1624, 1625 и 1633 гг.) [Андреев 2021: 68].

Говоря о печатных книгах, П.И. Мельников также указывает на трепетное отношение «старолюбцев» к кириллическим изданиям, выполненным западнорусскими типографиями в период «первой волны» старообрядческого книгопечатания (рубеж XVIII–XIX вв.). Так, особым расположениям пользовалась продукция Почаевской типографии. Данный факт объяснялся писателем тем, что отпечатанные в униатских монастырях книги «буква в букву» повторяли дореформенные издания времён патриарха Иосифа [Мельников-Печерский 6: 193].

Столь же высоким авторитетом у староверов пользовались рукописи, созданные во второй половине XVII – начале XVIII вв. представителями первого и второго поколений старообрядческих вероучителей. Так, отдавая распоряжение о спасении книг, Манефа подчёркивает, что в первую очередь сберечь необходимо именно старописьменные реликвии обители [Мельников-Печерский 6: 192–193]. Рассматривая вопросы взаимодействия рукописной традиции староверов с их полемической практикой, П.И. Мельников-Печерский отмечает, что наибольшим авторитетом во внутриконфессиональных дискуссиях пользовались автографы известных в старообрядческой среде старцев: «…а рука в них святителя Филиппа». Вместе с тем, заметное недоверие «ревнители старины» питали к произведениям, принадлежавшим руке «незнаемых писателей» [Мельников-Печерский 6: 168, 172].

Весьма интересны замечания П.И. Мельникова относительно восприятия «раскольниками» литературных редкостей. Согласно писателю, обнаруживаемые книжные «диковины» становились объектом необыкновенного интереса «людей древлего благочестия». Несмотря на то, что новообнаруженные сочинения зачастую подвергались суровой критике со стороны начётчиков, рядовые представители староверия, вынужденные мириться с некоторым однообразием доступной им духовной литературы, «жадно слушали» чтение и пересказы любой незнакомой дотоле книги [Мельников-Печерский 6: 32]. Напротив, книги, имевшие чрезвычайно широкое хождение, как видно из романа, не представляли для «староверцев» столь же высокой ценности. Так, при «эвакуации» обительских «сокровищ» Манефа даёт указание оставить в скитах Псалтыри и Часовники[3]. Как показывает анализ каталогов кириллической книжности, обе указанные книги получили самое широкое распространение в среде староверов и несравненно чаще остальных перепечатывались старообрядческими типографиями [Емельянова 2010: 615–616, 618–619].

П.И. Мельников подчёркивает, что русский народ в вероисповедных вопросах крайне «привержен к букве», а всякий углублявшийся в «древлее благочестие» был вынужден заниматься самообразованием и усердно постигать «книжную премудрость». Размеренная жизнь волжского простонародья позволяла не жалеть времени на освоение святоотеческого наследия. Ввиду этого чтение для рядовых староверов, а в особенности насельников обители, наряду с молитвой и трудами становилось одной из неукоснительных обязанностей. Утверждение людей в вере при этом требовало наличия обширных собраний кириллической книжности [Мельников-Печерский 5: 19, 260, 353].

П.И. Мельников-Печерский не оставляет без внимания некоторые аспекты старообрядческой культуры хранения книг. В частности, писатель упоминает, что сбережение «драгоценной старины» считалось одной из важнейших обязанностей «раскольничьих» обителей, для исполнения которой настоятели не жалели никаких денег. В кельях книги стремились хранить близ киотов с иконами, для чего использовались специальные книжные шкафы, а редчайшие и наиболее ценные памятники держали в специальных сундуках, доступ к которым строго контролировался скитскими уставщиками [Мельников-Печерский 4: 26, 28, 216, 306].

Именно степень начитанности того или иного старовера создавала первое впечатление о нём в глазах окружающих. Характеристику почти каждого героя своей дилогии писатель обыкновенно начинает с описания его заслуг на «книжном поприще». Многократно на страницах романа «В лесах» П.И. Мельников указывает на исключительное положение книжников в старообрядческой среде. Они находились иерархически гораздо выше простых грамотных староверов. Так, в начале романа Потап Максимыч проникается уважением к Алексею Лохматому лишь по той причине, что юноша слывёт в народе книгочеем [Мельников-Печерский 3: 40].

Примечательно, что хорошее знание Священного писания и число прочитанных книг для старовера означали не только богатый жизненный опыт и умудренность в религиозных вопросах, но также напрямую коррелировали с восприятием окружающими его нравственного облика [Мельников-Печерский 3: 230, 282]. Мельников сообщает, что поднаторевшие в «словопрениях» и книжном деле начётчики получали широкую известность в скитах как «ревнители древляго благочестия» и «крепкие адаманты старой веры». Мнение обладавшего такой репутацией «старолюбца» было на порядок авторитетнее доводов иных его единоверцев [Мельников-Печерский 3: 19, 235, 237].

Умение отстаивать вероисповедные принципы своего согласия в письменной полемике, а также способность составлять тексты в защиту старого обряда были чрезвычайно востребованы в среде «раскольников», что позволяло заручиться поддержкой видных представителей старообрядческого духовенства, свести знакомства с крупными капиталистами и существенно продвинуться по социальной лестнице. Так, П.И. Мельников обращает внимание на то, что почти все игуменьи старообрядческих обителей прежде поставления в сан успевали прославиться исключительной начитанностью. Это, на взгляд писателя, становилось одной из главных причин их успешной церковной «карьеры» и утверждения в роли руководительниц монастырей [Мельников-Печерский 4: 20].

Особым авторитетом пользовались старцы и старицы, знавшие книги наизусть. Весьма показательна в данном отношении характеристика чернеца отца Иосифа: «Имея быстрый ум и острую память, как книга, знал старину…» [Мельников-Печерский 5: 201, 353]. Привычный облик книжника в произведениях Мельникова – пожилой человек, всю свою жизнь посвятивший изучению богодухновенных сочинений. Тем удивительнее представляются героям романа молодые начётчики, усвоившие книжную премудрость до появления на голове седых прядей [Мельников-Печерский 5: 205].

П.И. Мельников-Печерский многократно подчеркивает особый пиетет, выказываемый провинциальными староверами по отношению к книжникам, прибывавшим из крупных старообрядческих центров. Так, московские начётчики зачастую виделись окружающим гораздо более авторитетными знатоками вероисповедных вопросов, нежели местные заволжские грамотеи [Мельников-Печерский 4: 244]. Павел Иванович не преминул указать на факт противостояния книжной традиции москвичей с практиками бытования духовной литературы в Заволжье. Так, считая Китежский летописец подложным сочинением, москвич Василий Борисыч во всеуслышание заявляет, что приведённые там сведения не согласуются со старинными книгами, да и содержат ряд грубых исторических подтасовок. Результатом его речей становится ожесточённая перебранка с местными жителями, едва не закончившаяся для московского посланца побоями [Мельников-Печерский 6: 20–21, 42].

П.И. Мельников в своих произведениях неоднократно указывал на заметную рассогласованность низовой культуры малообразованного простонародья (базировавшейся преимущественно на устной, мистической, околоязыческой традиции) с мировоззрением старообрядческих грамотеев, исходивших из непреложного следования книжным авторитетам [Мельников-Печерский 5: 256]. Однако описанный ранее конфликт едва ли возможно объяснить лишь разным образовательным уровнем его участников, поскольку столь же неодобрительно о чрезмерно суровом отношении Василия Борисыча к Китежскому летописцу высказались и весьма начитанные скитские матери, прежде чрезвычайно ценившие мнение московского начётчика по вопросам церковной книжности.

Сам же П.И. Мельников, однако, весьма скептически относился к обыкновению староверов связывать начитанность человека с его нравственным обликом: «Один книжен и начитан <…>, да утроба ненасытная, за хорошие деньги не токмо церковь, самого Христа продаст…». Заметим, что процитированные строки как нельзя лучше характеризуют Алексея Лохматого, представшего читателю в начале романа скромным и усердным в чтении юношей, однако к концу произведения претерпевшим кардинальное нравственное перерождение. В том же контексте писатель упоминает книгочея и распутника Якима, которого не подпускали к скитам из опасения, что парень прельстит живущих в обители белиц [Мельников-Печерский 3: 227].

Совершенно иначе Павел Иванович изображает мать Павлину, которая, по словам писателя, «не книжная была, но рассудливая, споры и вражду умиряла» [Мельников-Печерский 6: 148]. По мнению Мельникова, настаивавшего на необходимости достижения согласия между старообрядчеством и господствующей иерархией, именно староверы подобного ментального склада (способные к продуктивному диалогу с носителями иных мнений) обладают подлинной праведностью и стоят нравственно несравненно выше «книжных», но ослеплённых вероисповедной злобой «раскольников».

Причины радикализации старообрядческого сообщества Мельников усматривал, в том числе, в разлагающем влиянии на сознание «раскольников» их догматических сочинений. В повести «Гриша» Павел Иванович сурово обличает крайний фундаментализм старообрядческой литературы, воспитывающей в своих читателях злобу и нетерпимость. По словам писателя, именно книги и разговоры с келейниками распалили в главном герое ненависть ко всем, кого он считал «слугами антихриста». Примечательно, что говоря о погружении Гриши в религиозную литературу, П.И. Мельников употребляет негативно окрашенный глагол «начитался», стремясь отчётливо продемонстрировать своё отношение к полемическим сочинениям староверов. Со временем чтение сборников и цветников приводит Гришу в состояние крайней экзальтации. Юноша мечтает разорвать все связи с «никонианским» миром и спасаться в лесных дебрях [Мельников-Печерский 2: 323, 338–339].

Некоторые современные учёные склоняются ко мнению, что на рубеже 1850–1860-х гг. П.И. Мельников-Печерский пришёл к выводу о безвредности «раскола» для общества и государственных институтов, а его риторика в отношении «старолюбцев» значительно смягчается [Алексеева 2015: 10]. Тем не менее, даже на позднем этапе творчества (1870–1880-х гг.) писатель продолжал настаивать на деструктивности некоторых образцов старообрядческой книжной культуры. Возмущение писателя вызывала категоричность староверов, отказывавшихся принимать любые новшества, не согласующиеся с древними книгами. Столь же негативно виделось ему «буквоедство» начётчиков, доводивших до абсурда отношение к духовным текстам, воспрещая прерывать или малейшим образом изменять порядок их чтения [Мельников-Печерский 6: 23, 80].

Примечательно, что виновными в ожесточении и догматизации последователей Аввакума П.И. Мельников считал византийцев, «мертвящими буквами своих писаний» навеявших на русское общество тлетворных дух религиозной ненависти [Мельников-Печерский 3: 383]. Своё недовольство фетишизацией старообрядцами духовных сочинений Павел Иванович облекает в речи Потапа Чапурина, критикующего вероисповедные книги и допускающего присутствие «путаницы» в святоотеческих текстах. В ответ на возмущение Василия Борисыча, непреложно чтущего авторитет писаний, Потап Максимыч уточняет, что иронизирует не над книгами, а лишь над написавшими их старцами. Сомнение относительно безошибочности старинных книг выражает и герой рассказа «Красильниковы» Корнила Егорыч: «Мало ль что пишут да печатают! <…> Перо скрыпит, бумага молчит, да всё терпит» [Мельников-Печерский 2: 9].

Восприятие старообрядцами светской литературы занимает немаловажное место в сочинениях П.И. Мельникова-Печерского. В частности, писателю думалось, что именно признание гражданской печати являлось одной из важных предпосылок сближения «раскольников» с инославным окружением. Поэтому лояльное отношение того или иного персонажа к гражданской публицистике в творчестве писателя зачастую ассоциируется с преодолением церковной разобщённости. Резкое же неприятие светских книг представляется Павлу Ивановичу олицетворением косности и губительной реакционности.

Примером этого являются слова Аксиньи Захаровны, подвергающей ожесточённой критике чтение возбраняемых старообрядческой традицией сочинений. В частности, старообрядка приводит предание о святом Кириаке, в келью которого отказалась войти Богородица из-за наличия там еретической книжицы. Однако П.И. Мельниковым-Печерским также демонстрируются и противоположные тенденции, наблюдавшиеся в интеллектуальной жизни староверов. Так, Василий Борисыч, называемый Мельниковым «великим начётчиком», при всей своей привязанности к святоотеческому наследию не брезговал и современными книгами, что, на взгляд Мельникова, должно было явно положительно характеризовать данного литературного героя [Мельников-Печерский 4: 178]. Примечательно, что Василий Борисыч впоследствии, вопреки установленным порядкам, возьмёт в жёны дочь Потапа Чапурина, выкрав её из скита и обвенчавшись в «никонианской» церкви. Посредством данных сюжетных деталей Павел Иванович стремился продемонстрировать надлом вероисповедных барьеров в российском обществе и посеять надежду на возможность сближения с официальной церковью даже упорных в своей доктрине старообрядческих книжников.

Любопытно, что забвение традиций обращения с церковными книгами, равно как и проникновение в старообрядческую повседневность светской литературы, рассматривались Мельниковым в качестве одного из факторов обмирщения сообщества староверов. Так, молодой купец Самоквасов в разговоре с матерью Таисеей демонстрирует весьма нехарактерное для «раскольника» поведение. Догадавшись о замысле черницы обратиться к толстому старинному фолианту и «испугавшись <…> немалой книги», купчик намеревается скорее завершить разговор, не желая углубляться в чтение богодухновенного текста [Мельников-Печерский 6: 81].

Отчётливее данная проблема показана Мельниковым на примере Алексея Лохматого, наряду с божественными книгами читавшего и светские произведения. Примечательно, что писатель также делает акцент на любви Алексея к деньгам [Мельников-Печерский 3: 33]. Следует полагать, что одобрительное отношение к гражданской печати прочно коррелировало в сознании Мельникова с ослаблением традиций старообрядческого благочестия и утратой вероисповедной идентичности молодым поколением староверов. Следует констатировать, что данная культурная тенденция не вызывала положительного отклика в позднем творчестве Павла Ивановича. Напомним, что именно обмирщившиеся до степени утраты религиозного самосознания староверы (Карп Морковкин, Алексей Лохматый) выступали явными антагонистами в дилогии писателя.

В процессе данного исследования удалось выявить некоторые любопытные аспекты восприятия П.И. Мельниковым-Печерским книжной культуры волжских «старолюбцев». Оказывается, старообрядческая книжная традиция занимала существенное место в творчестве Павла Ивановича. Посредством обращения к печатному и рукописному наследию «ревнителей древлего благочестия» писатель раскрывал характеры своих героев, объяснял мотивы их поведения, иллюстрировал происходившие в обществе культурные трансформации. Пристальное знакомство со старообрядческой книжностью оказало значительное влияние не только на художественный метод П.И. Мельникова, но и на его собственную ментальность, предопределив творческие интересы литератора. Необходимо, однако, констатировать, что для всестороннего раскрытия исследуемой проблематики требуется обращение ко второй части фундаментальной дилогии писателя (роману «На горах»), а также к обширному научному наследию П.И. Мельникова, затрагивавшему проблемы обращения книг в старообрядческой среде.

Список литературы

Источники

Мельников-Печерский П. И. Полное собрание сочинений: В 14 т. М.; СПб.: Изд-во тов-ва М.О. Вольф, 1897–1898.

Творения иже во святых отца нашего Кирилла, архиепископа Иерусалимского. М.: Тип. В. Готье, 1855. 398 с.

Исследования

Алексеева Л. В. Патриархальный мир русского старообрядчества в изображении П.И. Мельникова-Печерского (на материале романа «В лесах») // Ученые записки Петрозаводского государственного университета. 2014. № 1. С. 74–77.

Алексеева Л. В. Русское старообрядчество в изображении П.И. Мельникова-Печерского (историко-культурный и художественный аспекты): Автореф. дисс. … канд. филол. наук. Вологда, 2015. 24 с.

Андреев А. А. Печатные издания Служебника и Требника в Москве в первой половине XVII в.: вопросы состава // Вестник Екатеринбургской духовной семинарии. 2021. № 35. С. 66–115.

Боченков В. В. П.И. Мельников (Андрей Печерский): Мировоззрение, творчество, старообрядчество. Ржев: Маргарит, 2008. 348 с.

Бытко С. С. Полемическая культура староверов и структура рукописного сборника конца XIX в.: особенности взаимодействия // Вестник Томского государственного университета. 2018. № 428. С. 72–77.

Емельянова Е. А. Старообрядческие издания кирилловского шрифта конца XVIII – начала XIX века: каталог. М.: Пашков дом, 2010. 640 с.

Селезнев Ф. А. П.И. Мельников и старообрядцы // Нижегородский краевед. Нижний Новгород: Центр краеведческих исследований ННГУ им. Лобачевского, 2018. Вып. 4. С. 19–41.

Толстова Г. А. О словаре старообрядческой языковой личности Агафьи Карповны Лыковой // Вопросы лексикографии. 2016. № 1 (9). С. 64–81.

References

Alekseeva, L. V. “Patriarhal'nyj mir russkogo staroobrjadchestva v izobrazhenii P.I. Mel'nikova-Pecherskogo (na materiale romana «V lesah»)” [“The patriarchal world of the Russian Old Believers in the image of P.I. Melnikov-Pechersky (based on the novel "In the Woods")”]. Uchenye zapiski Petrozavodskogo gosudarstvennogo universiteta, no. 1, 2014, pp. 74–77. (In Russ.)

Alekseeva, L. V. Russkoe staroobrjadchestvo v izobrazhenii P.I. Mel'nikova-Pecherskogo (istoriko-kul'turnyj i hudozhestvennyj aspekty): Avtoref. diss. … kand. filol. nauk [Russian Old Believers in the image of P.I. Melnikov-Pechersky (historical, cultural and artistic aspects): Autoref. diss. ... Candidate of Philology. Sciences]. Vologda, 2015. 24 p. (In Russ.)

Andreev, A. A. “Pechatnye izdanija Sluzhebnika i Trebnika v Moskve v pervoj polovine XVII v.: voprosy sostava” [“Printed editions of the Service Book and Breviary in Moscow in the first half of the XVII century: composition issues”]. Vestnik Ekaterinburgskoj duhovnoj seminarii, no. 35, 2021, pp. 66–115. (In Russ.)

Bochenkov, V. V. P.I. Mel'nikov (Andrej Pecherskij): Mirovozzrenie, tvorchestvo, staroobrjadchestvo [Melnikov (Andrey Pechersky): Worldview, creativity, Old Believers]. Rzhev, Margarit, 2008. 348 p. (In Russ.)

Bytko, S. S. “Polemicheskaja kul'tura staroverov i struktura rukopisnogo sbornika konca XIX v.: osobennosti vzaimodejstvija” [“Polemical culture of the Old Believers and the structure of the manuscript collection of the late XIX century: features of interaction”]. Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta, no. 428, 2018, 428. pp. 72–77. (In Russ.)

Emelyanova, E. A. Staroobrjadcheskie izdanija kirillovskogo shrifta konca XVIII – nachala XIX veka: katalog [Old Believer editions of the Cyrillic font of the late XVIII – early XIX century: catalog]. Moscow, Pashkov house, 2010. 640 p. (In Russ.)

Seleznev, F. A. “Mel'nikov i staroobrjadcy” [“P.I. Melnikov and the Old Believers”]. Nizhegorodskij kraeved [Nizhny Novgorod local historian]. Nizhny Novgorod, Center for Local History Studies of the UNN named after Lobachevsky, iss. 4, 2018, pp. 19–41. (In Russ.)

Tolstova, G. A. “O slovare staroobrjadcheskoj jazykovoj lichnosti Agaf'i Karpovny Lykovoj” [“About the dictionary of the Old Believer linguistic personality Agafya Karpovna Lykova”]. Voprosy leksikografii, no. 1 (9), 2016, pp. 64–81. (In Russ.)

[1] Собранные П.И. Мельниковым в ходе служебных экспедиций фольклорные материалы в дальнейшем использовались В.И. Далем при составлении Толкового словаря русского языка. [2] Рукописных книг, выполненных на пергамене. [3] После некоторых раздумий игуменья всё же решает вывезти и эти книги, оставив в обители лишь издания Московской единоверческой типографии.