О бытовании книги в старообрядческой среде (по роману П.И. Мельникова-Печерского «На горах»)

Бытко С.С. Библиотеки, рукописи и книжная торговля: о бытовании книги в старообрядческой среде (на материале романа П.И. Мельникова-Печерского «На горах») // Старообрядчество. Т. 1. № 1. С. 35–53.

В настоящей работе предпринимается попытка определить место кириллической книжности в художественном наследии П.И. Мельникова-Печерского (её роли в раскрытии характеров персонажей, формировании их нравственного облика и мотиваций), выяснить отношение писателя к книжной культуре русских староверов, установить правовые и экономические особенности оборота книг духовного содержания в XVIII–XIX вв., а также выявить ранее неизвестные отечественной науке факты хождения книги в старообрядческой среде. Определяется влияние творчества П.И. Мельникова на складывание образа старообрядцев в среде литераторов и живописцев XIX столетия. Рассматривается эволюция методов административного регулирования торговли и хранения дониконовских памятников в XVIII – нач. XX вв. Анализируются контрмеры, осуществлявшиеся хранителями старообрядческих библиотек с целью защиты книжных собраний от изъятия светскими властями. Устанавливается роль старообрядческих старинщиков в деле разыскания и сохранения кириллических книжных памятников. Демонстрируется эволюция методов борьбы светских и церковных властей с «расколом». Констатируется, что в середине XIX в. фундаментальное значение для деятельности апологетов официальной иерархии приобретает работа с источниками старообрядческого происхождения. Исследуются мотивы, провоцировавшие острую критику старообрядческого менталитета со стороны писателя. Делается вывод о восприятии Мельниковым старообрядческой книжной культуры как фактора, ограждавшего значительные массы русского простонародья от влияния мистических сект. Специфика изучаемой темы диктует междисциплинарный характер представленной работы, в силу чего автором используются как исторические (культурно-исторический, типологический, проблемно-хронологический), так и литературоведческие (сравнительно-сопоставительный, структурный, биографический) методы научного исследования.

Ключевые слова: П.И. Мельников-Печерский, В.Г. Перов, старообрядчество, староверы, кириллическая книжность, старопечатные книги, библиотеки, рукописи, Синод, антикварная торговля, сектантство.

Для цитирования: Бытко С.С. Библиотеки, рукописи и книжная торговля: о бытовании книги в старообрядческой среде (на материале романа П.И. Мельникова-Печерского «На горах») // Старообрядчество. 2023. Т. 1. № 1. С. 35–53.

Sergey S. Bytko

postgraduate student of the Department of Russian History

Nizhnevartovsk State University

Address: 628616, Nizhnevartovsk, 3B Mira str., office 209

E-mail: labarum92@rambler.ru

Libraries, manuscripts and book trade: about the existence of a book in the Old Believers' environment (based on the novel by P.I. Melnikov-Pechersky "On the Mountains")

In this paper, an attempt is made to determine the place of Cyrillic bookishness in the artistic heritage of P.I. Melnikov-Pechersky (its role in revealing the characters' characters, forming their moral appearance and motivations), to find out the writer's attitude to the book culture of Russian Old Believers, to establish the legal and economic features of the turnover of books of spiritual content in the XVIII–XIX centuries, as well as to identify previously unknown to Russian science facts of the circulation of the book in the Old Believers' environment. The influence of P.I.'s creativity is determined. Melnikov on the folding of the image of Old Believers among writers and painters of the XIX century. The evolution of methods of administrative regulation of trade and storage of Donikonian monuments in the XVIII – beginning is considered. XX centuries. The article analyzes the countermeasures carried out by the keepers of Old Believer libraries in order to protect book collections from seizure by secular authorities. The role of Old Believers in the search for and preservation of Cyrillic book monuments is established. The evolution of methods of struggle of secular and ecclesiastical authorities with "schism" is demonstrated. It is stated that in the middle of the XIX century, the work with sources of Old Believers origin acquires fundamental importance for the activities of apologists of the official hierarchy. The motives that provoked sharp criticism of the Old Believer mentality on the part of the writer are investigated. The conclusion is made about Melnikov's perception of the Old Believer book culture as a factor that protected significant masses of the Russian common people from the influence of mystical sects. The specificity of the topic under study dictates the interdisciplinary nature of the presented work, which is why the author uses both historical (cultural-historical, typological, problem-chronological) and literary (comparative, structural, biographical) methods of scientific research.

Keywords: P.I. Melnikov-Pechersky, V.G. Perov, Old Believers, Old Belief, Cyrillic books, old printed books, libraries, manuscripts, Synod, antique trade, sectarianism.

For citation: Bytko S.S. Libraries, manuscripts and book trade: about the existence of a book in the Old Believers' environment (based on the novel by P.I. Melnikov-Pechersky "On the Mountains"). Old Believer, 2023, vol. 1, no. 1, pp. 35–53.

В настоящее время феномен старообрядческой книжной культуры является актуальной темой исторических, культурологических и филологических исследований. Наряду с вопросами происхождения кириллических книжных памятников, специфики их бытования, мер административного регулирования оборота старообрядческих книг, внимание отечественных учёных занимает проблематика восприятия кириллической книжной традиции российскими писателями предшествующих эпох. Данный вопрос ранее фрагментарно рассматривался в трудах Е.А. Агеевой (применительно к творчеству Н.С. Лескова), О.Г. Дилакторской (в контексте художественного наследия Ф.М. Достоевского) и В.С. Приходько (в отношении произведений Д.Н. Мамина-Сибиряка) [Агеева, 2013. С. 446, 448; Дилакторская, 1995. С. 68; Приходько, 1982. С. 112, 116].

Являясь важнейшим источником формирования духовной культуры староверия, книги кирилловского шрифта имели определяющее значение для мировоззрения «старолюбцев», организации их обрядовых практик и повседневного образа жизни. Будучи выдающимся знатоком жизни русского «раскольничьего» простонародья, П.И. Мельников осознавал невозможность проникнуть во внутренний мир старообрядчества без обращения к его книжному наследию. В отличие от большинства писателей-современников, лишь понаслышке знакомых с литературным наследием староверия и узнававших «раскол» посредством устного общения с его адептами или прибегавших для этого к трудам церковных исследователей, Мельников не обходил своим вниманием столь значимый и многогранный феномен, как кириллическая книжность.

В романе «На горах» писатель, кроме прочего, упоминает такие образцы читательского репертуара староверов, как Бондаревские ответы, Книгу Ефрема Сирина, Сказание о хмельном питии, Торжественник, а также несколько типов Минеи (цветную, постную и общую). Любопытны некоторые практики хранения книг, столетиями складывавшиеся в старообрядческой среде и продемонстрированные в романе П.И. Мельниковым. Писатель подмечает, что зачастую книги в старообрядческих жилищах могли храниться вместе с иконами. Так, в романе келейные книги содержат близ божницы (киота) [Мельников-Печерский, 1898. Т. 9. С. 50]. Кроме того, наиболее ценные книжные экземпляры могли натираться ладаном, оборачиваться рушниками, а также использоваться в качестве оберега [Грицевская, 2009. С. 289; Бураева, Костров, 2012. С. 127].

Отечественные исследователи не раз отмечали, что в староверии существовала традиция беречь книги подобно святыне, а в случае возникновения опасности в первую очередь спасать именно библиотечные собрания [Романова, 2007. С. 84; Покровский, 1988. С. 274, 282]. Сходное поведение демонстрируют и герои-староверы Мельникова. Так, наиболее редкие, старинные, а также опасные (с точки зрения государственной администрации) экземпляры – соловецкие челобитные, скитские покаяния, рукописные ответы, цветники подпольной старообрядческой печати – «ревнители старины» предпочитают держать отдельно от основного собрания из опасения их изъятия в ходе полицейской проверки. По словам Мельникова, «всё это товар продажный, но заветный… Не каждому старинщик его покажет» [Мельников-Печерский, 1898. Т. 8. С. 260]. Следует полагать, что описанная практика была заимствована поволжскими староверами не иначе как из обычаев организации библиотеки Выгорецкой пустыни, пользовавшейся подобными приёмами ещё в первой половине XVIII столетия [Юхименко, 1999. С. 68].

В произведениях П.И. Мельникова неоднократно рассматривается вопрос о функциях старообрядческой книги. Среди таковых можно выделить полемическую, рекреационную, досуговую, воспитательную, социально-статусную. Е.Е. Дутчак отмечает, что значение книги существенно возрастало в тех местностях, где староверы в целях защиты своего вероучения были вынуждены регулярно прибегать к полемике с окружающим их инославным населением. В романе с этой целью используются труды Ефрема Сирина [Дутчак, 2011. С. 80; Мельников-Печерский, 1898. Т. 10. С. 87].

Зачастую богословские диспуты могли происходить в книжных лавках, привлекавших наиболее образованную часть старообрядческой публики, имевшую привычку ежедневного общения с книгой [Мельников-Печерский, 1898. Т. 8. С. 363; Бахтина, 2003. С. 183]. На страницах романа читатель может наблюдать пример межконфессиональной полемики, состоявшейся между представителем Спасова согласия и его оппонентом из числа поповцев. П.И. Мельников весьма искусно показывает различия в культуре обращения с книгой, имевшиеся у поповской и беспоповской ветвей староверия. Так, пожилой спасовец в споре обращается к рукописной тетрадке и начинает вычитывать из неё фрагменты «Сказания о хмельном питии», что вызывает протест молодого поповца: «Не “Цветником”, что сам, может, написал, а от Писания всеобдержного доказывай. Покажи ты мне в печатных патриарших книгах…» [Мельников-Печерский, 1898. Т. 8. С. 275–276].

Негодование поповца в данном случае представляется вполне закономерным. Исследователи старообрядческой книжной традиции уже отмечали некоторую неоднородность наполнения старообрядческих библиотек. Указывается, что доктринальная принадлежность владельцев собрания непосредственно влияла на соотношение количества печатных и рукописных книг в его составе. Так, поповцы традиционно отдавали предпочтение печатным экземплярам (авторитетом пользовались как дониконовские издания, так и книги, выпущенные нелегальными старообрядческими типографиями в XVIII–XIX вв.), в то время как беспоповцы заметно сильнее тяготели к рукописной книге [Дергачева-Скоп, Алексеев, 1999. С. 99–100; Романова, 2007. С. 88]. Несмотря на то, что круг чтения поповцев и беспоповцев имел значительные пересечения (творения братьев Андрея и Семёна Денисовых, в частности, почитались по всему «старообрядческому миру»), вопросы иерархии книжных ценностей, степени достоверности рукописных памятников и книг единоверческой печати не раз становились объектом ожесточённой внутристарообрядческой полемики [Мельников-Печерский, 1898. Т. 8. С. 244; Зольникова, 2004. С. 355; Дергачева-Скоп, Алексеев, 1999. С. 106, 108].

Весьма примечательно, что в продолжении спора молодой поповец применяет архаичные приёмы научной критики источника, настойчиво выясняя, кто являлся автором приведённого спасовцем сочинения, в какой период оно вошло в употребление, а также каким собором или патриархом было засвидетельствовано [Мельников-Печерский, 1898. Т. 8. С. 276]. Неудивительно, что часть современных учёных склонна называть староверов не иначе, как первыми отечественными исследователями книжности. Хотя «источниковедческая» работа старообрядцев преследовала не научные, а практические цели и своим конечным результатом видела лишь усиление позиций «древлеправославия» в противостоянии миссионерам официальной церковной иерархии, именно «ревнители древлего благочестия» во многом заложили основы российской археографии, текстологии и палеографии, а также внесли существенный вклад в развитие методов библиографического описания источников [Гурьянова, 2012. С. 24; Романова, 2007. С. 84].

Известно, что уже в 1735–1736 гг. уральские староверы занимались библиографическим описанием обширного собрания кириллических книг. Примечательно, что данная работа была инициирована светскими властями, изъявшими книжные реликвии уральцев и требовавшими составить подробный каталог древлепечатных и старописьменных памятников в обмен на возврат ранее конфискованных ценностей [Устьянцева, 2020. С. 279].

Е.М. Юхименко пишет, что зачастую собирание книг в сознании староверов противопоставлялось жажде материального обогащения [Юхименко, 1998. С. 157]. Иной взгляд на данный вопрос демонстрирует в своей дилогии П.И. Мельников. Изображённые в романе «На горах» купцы-старообрядцы нередко умудряются совмещать любовь к древней книге с остервенелой жадностью. Писатель не единожды иронизирует над ловкими попытками купцов «выкручивать» предписания священных текстов для того, чтобы нарушить пост, уклониться от исполнения евангельских заповедей и даже обосновать взятие человека в кабалу за долги [Мельников-Печерский, 1898. Т. 7. С. 168, 249; Т. 8. С. 354]. Следует полагать, что на формирование данного типажа в сознании писателя немало повлиял купец-старовер А.С. Головастиков[1], о котором Мельников писал М.П. Погодину: «Сколько у него автографических рукописей. Да мало веры имеется» [Сборник, 1910. С. 153 (2-я паг.)].

Ожесточённая старообрядческая полемика вокруг незначительных, как казалось Мельникову, вероисповедных вопросов, вызывала острое неприятие писателя и часто становилась объектом его художественной критики. Подмечая, что любой старообрядческий толк «крепко стоит за каждую букву» своего вероучения, Мельников иронично сводит богословский диспут староверов к обсуждению вопроса о допустимости употребления пищевых дрожжей [Мельников-Печерский, 1898. Т. 8. С. 169, 277]. Заметим, что сходный приём писатель уже применял в романе «В лесах», едко высмеивая мать Манефу за её попытки отыскать в святоотеческих текстах ответ на вопрос о том, можно ли епископу священнодействовать в шитом синелью облачении [Бытко, 2023a. С. 89].

Небезынтересно описание П.И. Мельниковым результатов приведённого диспута. Очень точно писатель подмечает характер внутристарообрядческих религиозных прений, а именно – невозможность достижения богословского компромисса [Бахтина, 2003. С. 184]. Так, участвовавшие в споре стороны всегда оставались при своих мнениях, в то время как полемика выступала для них лишь средством рефлексии, способом обозначения собственной позиции и выявления пробелов в знании святоотеческих текстов. В частности, Мельников пишет: «Доспорились до раздраженья, особливо молодой. Глаза горят, лицо пылает, кулаки сжаты, а что такое “изгидошася”, ни тот, ни другой не разумеют» [Мельников-Печерский, 1898. Т. 8. С. 277–278].

Показательно, что посредством крайне схожих речевых оборотов описывает «расколоучителей» и И.С. Тургенев. В романе «Новь» писатель демонстрирует публике одарённого ораторскими способностями старообрядческого «пророка», характеризуя ожесточённую манеру его проповеди следующей синтаксической конструкцией: «Всё одно и то же долбил, как тетерев какой. Зато глаза горят, голос глухой и твёрдый, кулаки сжаты – и весь как железный!» [Тургенев, 1982. Т. 9. С. 326].

Насколько позволяет судить хронология публикации романов, ни Мельников, ни Тургенев не заимствовали друг у друга данный элемент повествования. В частности, работу над романами «На горах» и «Новь» писатели вели параллельно – в первой половине 1870-х гг., их выход в свет также состоялся почти одновременно – во второй половине того же десятилетия [Мельников-Печерский, 1897. Т. 1. С. 272]. Остаётся лишь удивляться тому, насколько единодушны в своих оценках полемического пыла староверов оказываются два столь непохожих по своим убеждениям писателя.

Наиболее отчётливо образ неистового, охваченного полемическим жаром «раскольника» в русской живописи воплотил В.Г. Перов в картине «Никита Пустосвят. Спор о вере» (1880–1881). Вдова выдающегося художника Елизавета Егоровна сообщала, что событием, непосредственно повлиявшим на решение её мужа взяться за написание столь сложного произведения, стало его знакомство и обстоятельное общение с П.И. Мельниковым. Мы не имеем убедительных данных о том, был ли Перов знаком с художественным творчеством писателя, однако именно из устного общения с Мельниковым, как свидетельствует Елизавета Егоровна, художник вынес необходимые для написания картины образы русских «раскольников» [Новицкий, 1902. С. 558–559]. Следует, однако, полагать, что определённый вклад в создание ожесточённого до полубезумного состояния Никиты на картине Перова мог внести и старообрядческий «пророк» И.С. Тургенева. Известно, что Перов был хорошо знаком с Тургеневым – дважды писал его портреты (в 1871 и 1872 гг.), а также с интересом следил за его литературным творчеством[2].

Творения Ефрема Сирина, согласно Мельникову, также могли выполнять для староверов функцию «эмоционально-психологической поддержки» – вместе с Псалтырем к ним обращались в минуты тяжких раздумий и искали помощи в трудных жизненных обстоятельствах. Согласно старообрядческим представлениям, не было нужды в том, чтобы самостоятельно раздумывать над вопросами нравственно-этического характера, ведь руководство к преодолению любых жизненных испытаний можно обнаружить в творениях библейских пророков и отцов церкви [Мельников-Печерский, 1898. Т. 8. С. 62, 352; Т. 9. С. 225]. Так, со слов Н.И. Романовой, старообрядческая книга являлась для своих читателей не иначе, как «кормчим в путешествии по морю житейскому» [Романова, 2007. С. 88].

Досуговая функция книги иллюстрируется в романе описанием долгих зимних вечеров, в течение которых староверы всех возрастов углублялись в духовное чтение [Мельников-Печерский, 1898. Т. 8. С. 166]. Она также демонстрируется Мельниковым на примере жизни Марко Данилыча Смолокурова. Так, отправив свою дочь на обучение в скиты, купец был вынужден столкнуться с каждодневным «мрачным одиночеством». В дальнейшем он находит утешение в коллекционировании и чтении кириллических книг. Ожидаемо, что интерес богатого купца простирался лишь на самые редкие и дивные образцы древнерусской книжности – дониконовские рукописи и издания времён первых русских патриархов [Мельников-Печерский, 1898. Т. 7. С. 74; Т. 8. С. 231].

Небезынтересна и социально-статусная роль книги в старообрядческой среде. По словам О.Н. Бахтиной, книга в староверии являлась «обязательным, непререкаемым и единственным авторитетом в любом вопросе» [Бахтина, 1998. С. 170]. «Книжность» человека, таким образом, воспринималась окружающими как синоним его надёжности и постоянства. В силу этого купцы в произведениях Мельникова, между делом, не упускают случая похвалиться и наличием у себя обширных библиотечных собраний, и собственными познаниями в «книжной премудрости» [Мельников-Печерский, 1898. Т. 8. С. 231–232; Т. 10. С. 43].

Известно также, что именно Священное Писание и святоотеческие тексты выступали для старообрядцев главным источником формирования жизненно-необходимых социальных практик, в частности, становились руководством по обучению детей и подростков [Бытко, 2023b. С. 65]. Следует отметить, что традиционные образовательные методики староверов, всецело базировавшиеся на непререкаемом авторитете буквы («батюшки аза»), с детства формировали у подрастающего поколения устойчивую привычку к чтению и письму [Мельников-Печерский, 1898. Т. 7. С. 54, 68; Дутчак, 2011. С. 78, 84]. В романе «На горах» П.И. Мельников красочно демонстрирует становление книжника Герасима Чубалова, с детства очарованного красотой и силой кириллических фолиантов. Свой «учёный путь» Герасим начинает под руководством пожилого начётчика Нефёдыча. Используя указку, старик шаг за шагом знакомит своего ученика с читательским репертуаром староверия, заодно открывая юноше всю глубину и мудрость славянской книги [Мельников-Печерский, 1898. Т. 8. С. 164].

Косвенные свидетельства позволяют полагать, что действия дилогии П.И. Мельникова разворачиваются на рубеже 40–50-х гг. XIX в. Согласно внутренней хронологии романов, период учёбы Чубалова должен приходиться на 1820–1830-е гг., отметившиеся волной суровых государственных репрессий против старообрядческих монастырей Поволжья. Согласно изысканиям Н.И. Медведевой, николаевские «выгонки» скитов произвели значительные изменения в практике хранения и распространения старообрядческой книги. Ввиду опасности изъятия допетровских реликвий светским начальством на смену обширным монастырским библиотекам и скрипториям, приходят децентрализованные книжные собрания, находившиеся в ведении отдельных старообрядческих начётчиков [Медведева, 2013. С. 70]. Можно полагать, что, по мысли Мельникова, Нефёдыч должен был входить в число таковых хранителей книжной старины.

Почитатели творчества П.И. Мельникова часто и небезосновательно называли его дилогию действительной энциклопедией старообрядческой жизни. Так, писатель не преминул отметить даже, на первый взгляд, незначительные особенности использования начётчиками находившихся в их распоряжении библиотек. Согласно Мельникову, старик Нефёдыч регулярно предоставлял Герасиму книги для свободного чтения из собственного собрания [Мельников-Печерский, 1898. Т. 8. С. 165]. Отметим, что сходные свидетельства можно обнаружить в трудах А.С. Пругавина, пик этнографических занятий которого приходится на конец XIX в., сообщавшего, что старообрядческие пастыри нередко предоставляли в свободное пользование свои библиотеки, а в некоторых случаях и вовсе давали бесплатные пояснения прочитанному всем желающим [Пругавин, 1884. С. 188].

Это наблюдение в полной мере согласуется с выводами современных исследователей, утверждающих, что книжная культура староверов не допускала сокрытия книг от желающих приобщиться к их сакральному содержанию. Накопление кириллических реликвий, согласно старообрядческим представлениям, должно было служить не только цели личного спасения, но и приобщения к божественной истине широкого круга единоверцев (способствовать коллективному богоискательству). Это предполагало, что «раскольничьи» библиотеки должны быть открыты всякому желающему вкусить «плоды книжного научения». Данные обстоятельства приводили к тому, что в некоторых старообрядческих сообществах действовала коллективная форма собственности на книги, когда вслед за приобретением «книжицы» одним из староверов она автоматически становилась доступна другим членам его общины [Поздеева, 1998. С. 15; Волкова, 2010. С. 19; Романова, 2007. С. 87].

Литературные труды П.И. Мельникова свидетельствуют от том, что рынок производства и оборота кириллических книг вовлекал в свою работу множество людей разнообразной компетенции и квалификации. На нём были заняты формовщики бумаги, гравировщики, типографы, наладчики печатных станков, переписчики, переплётчики, крупные посредники (в лице купцов или духовенства старообрядческих центров), контрабандисты, земские исправники (покрывавшие нелегальную торговлю книгами), мелкие лавочники, старьёвщики, починщики (реставраторы) и др.

Писатель отмечает, что зачастую книги являлись объектом мелкого промысла – сельские ремесленники широкого профиля могли браться за восстановление переплёта ветхих экземпляров. Обсуждение книжных редкостей становилось прелюдией к установлению деловых контактов между старообрядческими купцами, а сами фолианты – предметом их ожесточённых торгов. Книжные лавки в данных условиях становились не только ареной для бурных полемических схваток, но и местом завязывания взаимовыгодных знакомств, обмена новостями, обсуждения деловых вопросов и заключения сделок [Мельников-Печерский, 1898. Т. 8. С. 48, 232, 275].

П.И. Мельников показывает, что занятие книжным промыслом при должном подходе могло сулить человеку значительный материальный достаток и даже стать для него выгодным «социальным лифтом». В частности, книжник Нефёдыч, по утверждению писателя, брезговал крестьянским трудом, однако деньги у него никогда не переводились [Мельников-Печерский, 1898. Т. 8. С. 164]. Весьма сходные по своему звучанию мотивы обнаруживаются в автобиографической трилогии М. Горького. В частности, грамотному Алёше не единожды предлагают задуматься об уходе в еретики или начётчики, указывая на все материальные выгоды их общественного положения [Горький, 1972. Т. 15. С. 483, 495].

Немалые средства на книжном поприще сколотил и Герасим Чубалов, возвратившись в разорившийся отеческий дом собственником значительного капитала. Примечательно, что односельчане Чубалова не уставали вести пересуды о несметных достатках книжника, однако едва выведав, что бывший уставщик вернулся из скитаний с подвозами, в которых не было ничего, кроме ветхих книг, быстро разуверились в его богатстве [Мельников-Печерский, 1898. Т. 8. С. 220]. Будучи воспитанным в традиции благоговения пред знанием и печатным словом, Мельников решительно осуждал всякое пренебрежение к тому духовному богатству, которое несёт в себе старинная книга, и следует полагать, что тем самым писатель намеревался лишь в очередной раз подчеркнуть темноту и несведущность соседей Чубалова, которая ещё не раз обнаружит себя на страницах романа.

Значительный отпечаток на восприятие П.И. Мельниковым старообрядческого субэтноса оставил опыт знакомства писателя со старинщиками, занимавшимися розыском книжных и иконописных древностей. Несмотря на крайне смешанные чувства, испытываемые Мельниковым по отношению к «раскольникам», будучи увлечённым ценителем древностей, Мельников по достоинству оценивал колоссальный вклад старообрядцев в дело сохранения русского книжного наследия XVI–XVII вв.

В романе «На горах» писатель обрушивается с острой критикой на «напудренное и щеголявшее в расшитых золотом французских кафтанах» поколение XVIII столетия, легкомысленно расточавшее отеческую старину в угоду покупки породистых кобелей, скаковых лошадей и европейских табакерок: «С легкомыслием дикаря, меняющего золотые слитки на стеклянные бусы, <…> опрастывали дедовские кладовые…», «И всё продавали за бесценок, отдавали почти даром, обзавестись бы только поскорей на вырученные деньги игрушками новой роскоши» [Мельников-Печерский, 1898. Т. 8. С. 175–176]. По наблюдениям Мельникова, распродаваемое дворянством историческое достояние часто оказывались в руках старинщиков, которые почти поголовно были старообрядцами, и тем самым спасалось для отечественной науки и искусства [Мельников-Печерский, 1898. Т. 8. С. 177].

Образ старьёвщика в романе был умело воплощён автором в лице уже упомянутого Герасима Чубалова. Будучи в прошлом опытным начётчиком, Герасим Силыч решает заняться торговлей кириллическими древностями, поскольку имеет хорошее представление о том, где можно достать редкие книги по сходной цене [Мельников-Печерский, 1898. Т. 8. С. 175]. Исследователи старообрядческой книжной культуры отмечают, что большую роль в распространении кириллических памятников в XIX в. играли торговля и коллекционирование, а между различными центрами компактного проживания староверов существовала хорошо отлаженная сеть литературных связей [Зольникова, 2004. С. 351; Романова, 2007. С. 87].

Данная тенденция получила отражение и в произведениях П.И. Мельникова. Писатель отмечает, что за «редкими, замечательными» книгами старинщики готовы ехать через пол страны в самые глухие места. Также сообщается, что в ходе своих путешествий от Поморья до Кавказа и от Пруссии до Сибири Чубалов собрал обширную библиотеку, в которую вошла почти тысяча книжных экземпляров. Позднее Герасим Силыч занимается тем, что реализует свой «заветный» товар среди уральских казаков, в Симбирске, на Вятке и Макарьевской ярмарке [Мельников-Печерский, 1898. Т. 8. С. 174–175, 243, 263].

Мельниковым отмечается, что старинщики сбывали фолианты не только в среде «ревнителей древлего благочестия», но и сотрудничали с коллекционерами из числа «никониан». Порой к услугам старьёвщиков-староверов прибегали даже государственные библиотеки, заинтересованные в формировании солидных кириллических собраний [Мельников-Печерский, 1898. Т. 8. С. 230].

Работа старинщика зачастую могла становиться потомственным занятием. Подобно тому, как высокообразованные старообрядческие семьи стремились передать свой «книжный» статус по наследству, Чубалов стремится приобщить к труду старьёвщика и своего подрастающего племянника [Волкова, 2010. С. 21]. Мельниковым также отмечается, что подготовка опытного оценщика древностей обыкновенно занимала немало времени. Так, Герасим Силыч приступил к профессиональной торговле книгами лишь спустя пятнадцать лет наставничества в старообрядческих общинах, в то время как своему племяннику Иванушке дядя решился доверить совершение крупных сделок в торговой лавке через семь лет [Мельников-Печерский, 1898. Т. 8. С. 218; Т. 10. С. 53].

Весьма любопытны замечания П.И. Мельникова о причинах множественных утрат кириллических памятников в XVIII–XIX вв. По мнению писателя, главную опасность для печатных фолиантов представляли подвальная сырость и пожары, в то время как у рукописей имелся ещё один враг – невежество государственных инспекторов [Мельников-Печерский, 1898. Т. 8. С. 263]. В трудах А.С. Пругавина мы находим разъяснение этих слов. Этнограф отмечает, что любая кириллическая книга, имевшая не единоверческое происхождение, могла быть объявлена «раскольничьей» и изъята светской администрацией [Пругавин, 1884. С. 183–184].

Для того, чтобы пролить свет на данный вопрос и более детально раскрыть позицию П.И. Мельникова, необходимо обратиться к правовым актам XVII–XIX вв., регламентировавшим оборот старообрядческой книги в России. Вслед реформе богослужебных текстов и наложению клятв на старые книги светские и церковные власти приступают к разработке порядка изъятия старопечатных экземпляров. Такой порядок утверждается на соборе 1681–1682 гг. Предписывалось «те книги имать на Печатной двор, а вместо того давать исправленныя книги» [Акты, 1842. Т. 5. С. 118].

В 1720-х гг. церковными властями запрещается содержание при церквях и в частных домах рукописных книг духовного содержания под страхом «жестокия казни» [Собрание, 1860. Т. 1. С. 114]. Примечательно, что одновременно с этим происходит массовая миграция древлепечатных и старописьменных книг из церковных библиотек в домашние собрания старообрядцев. В попытках спасти священную старину от поругания «никонианами» староверы под угрозой репрессий повально скупали запрещённые книги у приходских священников [Богданов, 2012. С. 41].

По всей видимости, именно рукописное наследие староверия вызывало наибольшие опасения у представителей официальной церкви. Объясняется это тем, что, будучи воплощением культуры гонимых низов, рукописная книга носила преимущественно полемический, эсхатологический характер, чем собирала вокруг себя наиболее радикальную часть старообрядческой публики. Данная тенденция сохранялась вплоть до начала XX в. [Агеева, 2011. С. 191; Медведева, 2013. С. 69–70]. Неудивительно, что в романе «На горах» в рамках административных проверок чиновники первым делом пресекают деятельность скитниц, занимавшихся распространением в народе рукописных цветников («воспретили шатуньям со сборными книжками шляться») [Мельников-Печерский, 1898. Т. 9. С. 263].

Однако и печатные книги не были в полной мере защищены от репрессивной политики властей. В частности, в первой половине XVIII столетия предписывалось «обирать» из церквей старопечатные издания, заменяя их «исправленными», и передавать их в духовные правления (позднее – в синодальную хранительницу) [Собрание, 1860. Т. 1. С. 55, 78, 182]. Лишь с началом царствования Екатерины II политика властей в отношении кириллических книг претерпевает трансформацию. В 1762 г. разрешается отправление богослужений по старопечатным книгам «раскольникам», пожелавшим возвратиться в Россию из-за границы [Собрание, 1860. Т. 1. С. 587].

Несмотря на то, что часть старообрядцев отныне была ограждена от посягательств на свои книжные реликвии, для основной массы последователей Аввакума угроза «реквизиции» книг не исчезла [ГБУТО ГА в г. Тобольске. Ф. И156. Оп. 2. Д. 1795; Ф. И341. Оп. 1. Д. 60]. Окончательно право держать у себя старопечатные книги «невредного» содержания староверы получают лишь при Павле I. Так, в рамках подготовки официального узаконения единоверия в 1798 г. принимается ряд постановлений с дозволением староверам отдельных местностей использовать для богослужения книги славянского шрифта. Заключительную точку в данном вопросе ставит постановление 1799 г., воспрещавшее отныне чиновникам отбирать у старообрядцев кириллические книги, «не противные православному вероучению» [Собрание, 1860. Т. 1. С. 758, 768, 771].

Одновременно с этим репрессивные усилия церковных и светских властей переключаются на тайное старообрядческое книгопечатание, получившее распространение за границей и в западных губерниях Российской империи с 1760-х гг. Попытки старообрядцев обзавестись собственными типографиями привело к закономерной реакции административного аппарата. Так, в 1787 г. воспрещаются хранение и продажа кириллических книг, изданных без дозволения Святейшего синода. Примечательно, что уже к 1790-му году светским начальством было изъято у староверов до полутысячи таких книг [Собрание, 1860. Т. 1. С. 733, 738, 741, т. 2, с. 11].

Осознавая, что одни лишь запретительные меры не способны справиться с распространением подпольных старообрядческих изданий, власти стремились частично удовлетворить потребность старообрядческой публики в книгах путём легализации типографии Ф.К. и А.Ф. Карташевых в Клинцах (в 1801 г.) [Собрание, 1860. Т. 2. С. 25–26]. В 1818 г. монополия на печатание книг славянского шрифта была передана типографии Свято-Троицкой Введенской единоверческой церкви, вслед за чем активизировались усилия властей по изъятию книг западнорусской печати [Собрание, 1860. Т. 2. С. 135; Собрание, 1875. С. 53].

Следует отметить, что продолжительное время в российском законодательстве отсутствовал унифицированный регламент обращения с обнаруживаемыми кириллическими изданиями. В царствование Александра I в отношении экземпляров западнорусской печати предписывалось «книги сии, конфискуя, истреблять». Исследование судьбы описанных полицией книжных собраний показывает, что зачастую они действительно могли уничтожаться под предлогом их «враждебности» к действующим властям [Дутчак, 2011. С. 81]. Одновременно с этим книги, контрабандой ввозимые из-за границы, обязывалось арестовывать и «не подвергая истреблению», передавать на хранение в типографию Святейшего синода [Собрание, 1860. Т. 2. С. 136–137; Собрание, 1875. С. 53, 56]. Тем не менее в условиях невозможности производить должное археографическое обследование книг усилиями местных полицейских чинов, образцы кириллической печати зачастую продолжали изымать «сплошняком». Проверку книг в дальнейшем должны были осуществлять специалисты типографской конторы или епархиальной консистории.

В начале царствования Николая I книги, «противные учению православной церкви», продолжали отправлять на хранение в синодальный архив. При этом особое внимание уделялось борьбе с распространением в народе рукописей. Тогда же складывается практика передачи изъятых печатных экземпляров (признанных «безвредными») в распоряжение нуждающихся в богослужебных текстах единоверческих приходов [Собрание, 1875. С. 95, 209; Собрание, 1860. Т. 2. С. 325, 397].

В середине XIX в. происходит значительное переосмысление тактики борьбы с «расколом». Наряду с репрессивными методами (разгоном скитов, изъятием духовных реликвий, арестом видных лидеров), значительное внимание власти начинают уделять просветительской и полемической работе с последователями Аввакума. Для этих целей незаменимыми оказываются образцы печатного и рукописного наследия староверов. Внутренние церковные документы показывают, что об использовании кириллической книги в борьбе с «расколом» задумывались ещё в XVIII столетии. Тогда осуществление этого плана, однако, не приобрело системного подхода, а его упоминание в синодальных постановлениях носило сугубо эпизодический характер [Собрание, 1860. Т. 1. С. 111, 689].

Первым значимым прецедентом осуществления «нового курса» во взаимодействии властей со старообрядцами стало принятие в 1844 г. решения о создании в Тверской епархии библиотеки «секретных книг», которая должна была служить цели увещевания «раскольников» [Собрание, 1860. Т. 2. С. 398]. Данную идею во второй половине XIXв. удалось успешно реализовать архим. Павлу Прусскому (Ледневу) на базе Московского Никольского единоверческого монастыря. В частности, миссионер приглашал староверов в монастырскую библиотеку, где предлагал изучать собранные там дониконовские книги, посредством чего намеревался убедить своих оппонентов склониться к единоверию [Палкин, 2016. С. 284].

Особенно активно формирование миссионерских собраний кириллической книжности начинает происходить с 1850-х гг. В постановлении за 1854 г. отмечается, что ранее коллекция изъятой старообрядческой литературы была лишь «бесполезным бременем» для синодальной библиотеки, однако отныне она должна служить делу обращения староверов в лоно официальной иерархии [Собрание, 1860. Т. 2. С. 592]. Старопечатными и старописьменными книгами обеспечивали духовенство в расчёте, что приходские священники смогут оказать с их помощью воздействие на сомневающихся «раскольников». Однако наибольшие надежды в этом отношении возлагались властями на профессиональных апологетов. Для качественной подготовки последних требовалось в достаточном количестве снабдить книгами славянского шрифта миссионерские общества, духовные семинарии и академии [Собрание, 1860. Т. 2. С. 213, 527, 578].

Происходит упрощение доступа исследователей и публицистов к церковным собраниям кириллических памятников. Отметим лишь, что до середины XIX столетия любая попытка взять на руки книгу из подобного собрания должна была лично санкционироваться местным архиереем [Собрание, 1860. Т. 2. С. 527, 529, 644, 648]. Результатом предпринятых инноваций становится появление массы миссионерских сочинений, изобилующих обширным количеством сносок на старообрядческие книжные памятники. Созданные таким образом брошюры антираскольнического характера в последующем предписывалось продавать по «дешевой цене» или вовсе раздавать в народе бесплатно, для чего синодальными властями регулярно выделялись необходимые финансовые средства [Цысь, 2008. С. 116].

Для реализации данной политики представителям официальной иерархии требовался внушительный список памятников старообрядческой догматики. Ввиду этого миссионеры регулярно испрашивали у церковных властей Большие катехизисы, Златоусты, Кирилловы книги, Книги о вере, Кормчие, Номоканоны, Поморские ответы, Служебники, Соловецкие челобитные, сочинения Максима Грека, Маргариты, Толковые Апокалипсисы, Толковые Апостолы, Толковые Псалтыри, Требники и Учительные Евангелия. При этом отмечалась необходимость иметь в распоряжении книги наиболее уважаемых старообрядцами центров славянского книгопечатания – Московского печатного двора, Острожской типографии, Печатного двора Киево-Печерской лавры и Почаевской типографии. Особое внимание уделялось наличию в подборке книг времён первых русских патриархов, в особенности Филарета и Иосифа. Синодальные документы свидетельствуют и о том, что эффективная работа полемистов требовала наличия у них не менее двух-трёх экземпляров каждой из обозначенных книг [Собрание, 1860. Т. 1. С. 32, 43; Т. 2. С. 728–729, 731–732, 807].

Имевшийся в синодальных древлехранилищах фонд кириллических памятников, по всей видимости, не мог в полной мере удовлетворить всё возраставший спрос полемистов и исследователей «раскола». Потому церковным властям пришлось даже прибегнуть к истребованию старопечатных книг и рукописей из именитых монастырских библиотек. Наряду с этим продолжалась деятельность по субсидированию Синодом выкупа ценных книжных реликвий у старинщиков. Примечательно, однако, что уже к концу 1850-х гг. церковное начальство принимает вынужденное решение о прекращении данной практики (ввиду её непредвиденной дороговизны). Так, в 1858 г. главам епархий предписывается отныне самостоятельно изыскивать способы приобретения старинных книг у частных лиц [Собрание, 1860. Т. 2. С. 818–819].

Следует отметить, что даже с восшествием на престол прогрессивно настроенного Александра II практика изъятия книжных реликвий староверов не прекращается. В силу усугублявшейся неразберихи относительно правил конфискации обнаруживаемых кириллических памятников, на рубеже 50–60-х гг. XIX в. выпускается ряд подробных разъяснений, касавшихся данного вопроса. Так, мы узнаём, что изъятию подлежали книги западнорусской или заграничной печати и экземпляры, не имевшие выходных данных[3]. Сходным образом поступали и с рукописями духовного содержания, отнимая их у собственников «все без исключения». При этом строго воспрещалась конфискация книг в любое время изданных в России с дозволения верховной власти. Однако делалось исключение для образцов легальной печати, содержавших «вредные» пометы. Такие книги принудительно отбирались у владельцев [Собрание, 1860. Т. 2. С. 809–810]. Описываемые В.А. Есиповой прецеденты изъятия старообрядческих книг в Томской губернии подтверждают существование данной практики и в последующие десятилетия [Есипова, 2022. С. 282].

Не исчезли и ограничения в области функционирования книгопечатен, выпускавших церковнославянскую продукцию. Так, издание и распространение книг, «сходных со старопечатными», было запрещено всем типографиям, кроме Московской единоверческой. Данное установление действовало вплоть до 1905 г., а его нарушители рисковали наложением штрафа (до 400 рублей) и даже тюремным заключением в случае систематического уличения (на срок от двух до четырёх месяцев) [Инструкция, 1901. С. 22].

В соответствии с инструкциями правительства и Синода «зловредные» книги, в зависимости от обстоятельств, должны были уничтожаться или использоваться епархиальным начальством в миссионерских целях. В свою очередь, «неопасные» книги предписывалось передавать единоверцам или же возвращать собственникам [Собрание, 1875. С. 553; Инструкция, 1901. С. 61; Собрание, 1860. Т. 2. С. 811]. Однако, как показывают изыскания А.С. Палкина, в отличие от икон и церковной утвари старообрядческие книги зачастую не возвращались владельцам даже после удостоверения в их «безвредности для благочестия» [Палкин, 2016. С. 146].

В 1856 г. Синод настаивает на активизации усилий в деле борьбы с книгами, выпущенными нелегальными старообрядческими типографиями. Своё рвение духовные власти объясняют тем, что ввиду своей многочисленности именно эти книги становятся в сложившихся обстоятельствах главным орудием распространения в народе «раскола». Церковная администрация выступает и с резкой критикой попустительского отношения полицейских чинов к торговле недозволенными книгами на крупных ярмарках. В частности, отмечается, что на Нижегородской ярмарке почти в открытую ведётся продажа не только печатных, но и рукописных книг кириллического шрифта. В результате усилий духовного администрации к концу 1850-х гг. светские чиновники резко «наседают» на старообрядческую книготорговлю, производя разорительные для старинщиков изъятия древностей [Собрание, 1860. Т. 2. С. 699, 721, 775; Суслова, 2002. С. 16].

«Невежество надзирающих», по выражению П.И. Мельникова, приводило не только к гибели отдельных книжных реликвий, но и создавало весьма пагубный системный эффект. Как показывает Мельников, несколько раз потерпев убытки от чиновничьих обысков, старинщики оставляли книжную торговлю и переставали ездить в захолустья за «скрывающимися от взоров науки сокровищами» [Мельников-Печерский, 1898. Т. 8. С. 263]. Разрывая связи с мобильными, грамотными, опытными в обращении со стариной и обладающими обширными связями староверами, отечественное историческое знание утрачивало тем самым и немалую часть своего поискового потенциала.

Солидарность с П.И. Мельниковым выражает и ряд современных исследователей, полагая, что официальные власти в борьбе со староверием не принимали во внимание культурную ценность изымаемых книжных памятников и необходимость их сохранения для науки [Юхименко, 1999. С. 49, 51]. Данная позиция, однако, представляется дискуссионной. Часть учёных, напротив, весьма высоко оценивает вклад православных иерархов в формирование книжных коллекций, ныне доступных для научного изучения [Богданов, 2012. С. 28]. Об этом свидетельствуют также отдельные синодальные постановления середины XIX столетия, отмечавшие особую важность кириллической книжности для историков церкви, а также предписывавшие епархиальным архиереям составлять библиографические каталоги содержавшихся у них на хранении древлепечатных и старописьменных памятников [Собрание, 1860. Т. 2. С. 398, 810].

Особое внимание в своих произведениях П.И. Мельников уделял характеру взаимоотношений старообрядцев со светской книгой. В романе «На горах» издания гражданской печати часто удостаиваются от героев-староверов характеристики «скоморошных, нечестивых, богоотметных», объявляются порождением антихриста [Мельников-Печерский, 1898. Т. 7. С. 34, 144]. Тем не менее даже фанатичный в своём неприятии «никонианского» мира купец Смолокуров с возрастом начинает обращаться к историческим и хоженческим «беззастёжным» книгам [Мельников-Печерский, 1898. Т. 7. С. 75; Т. 8. С. 279].

Тема сосуществования кириллической и гражданской книги в старообрядческих библиотеках получила широкое освещение в отечественной историографии. Так, А.С. Пругавин указывал, что ввиду выраженного бытового консерватизма старообрядцы обыкновенно не одобряли светскую литературу, однако с течением времени подобные предрассудки всё реже напоминали о себе [Пругавин, 1884. С. 190]. Большинство специалистов склонно полагать, что заметное проникновение книг гражданской печати в повседневную жизнь староверов произошло лишь на рубеже XIX–XX вв., прежде же отношение к ним варьировалось от пренебрежения до строгого запрета [Зольникова, 2003. С. 352; Романова, 2007. С. 87–88; Дергачева-Скоп, Алексеев. 1999. С. 111].

Тем не менее определенная степень недоверия по отношению к светским изданиям сохранялась в старообрядческой среде даже в начале XX столетия. Об этом, в частности, сообщает анонимный корреспондент журнала «Алтайский крестьянин», отмечавший, помимо прочего, тот факт, что воспитание молодёжи староверы доверяли лишь «толстым» старинным книгам и весьма редко прибегали с этой целью к некириллическим произведениям [Старообрядцы, 1914. С. 9]. Следует подчеркнуть, что удельный вес светских книг в старообрядческой библиотеке непосредственно зависел от согласия, к которому принадлежал владелец собрания. Так, наиболее умеренную позицию по отношению к светской литературе занимало согласие часовенных, ценивших научные издания гражданской печати даже выше рукописных памятников. Примечательно, что особую расположенность к светским, в особенности историческим, сочинениям некоторые толки староверия демонстрировали ещё в XVIII столетии [Зольникова, 2001. С. 66; Пихоя, 1982. С. 110].

Тема восприятия старообрядцами книг гражданской печати в творчестве Мельникова непосредственно примыкает к проблематике конфессионального фанатизма и нетерпимости. Так, демонстрируя становление личности Герасима Чубалова, писатель указывает, что фанатичная озлобленность молодого старообрядца была вызвана не иначе, как его болезненной «зацикленностью» на эсхатологических сочинениях «раскольников» об антихристе и последних временах. Согласно Мельникову, «чтение книг без разбора и без разумного руководства развило в нём (Чубалове – С.Б.) пытливость ума до болезненности». Несмотря на многолетние поиски, Герасиму так и не удалось найти истину в духовных книгах. Напротив, под их влиянием он лишь сделался ненавистником людей [Мельников-Печерский, 1898. Т. 8. С. 168, 172].

Типаж юного Герасима оказывается почти идентичен образу другого фактурного персонажа, созданного П.И. Мельниковым. Так, экзальтированное мироощущение юноши Гриши (из одноимённой повести 1860 г.) совпадает с фундаментализмом молодого Герасима до степени смешения. Подобно своему раннему прототипу, Чубалов ненавидит всех, кого считает слугами антихриста, мечтает бежать из «никонианского» мира в лесную глушь и даже пользуется своим знанием священных текстов в поисках пропитания[4]. Показательно, что в отношении обоих персонажей Мельников использовал негативно окрашенный глагол «начитался», говоря об их пристрастии к полемическим сочинениям «раскольников» [Бытко, 2023a. С. 95]. Создание образа Герасима Чубалова, возможно, являлось для писателя способом кардинально переосмыслить судьбу Гриши, выбери он верный путь своего духовной жизни [Hoisington, 1974. P. 685].

Следует заметить, что отношение к светской книге в художественном методе П.И. Мельникова являлось важным маркером литературного персонажа, позволявшим дать развёрнутую характеристику его нравственный облика. Так, отринув в зрелости религиозный фанатизм и обретя истинную веру в помощи ближним, Герасим Чубалов более не избегал «беззастёжных» книг и даже выставлял их на продажу в своей лавке. Более того, писатель обращает внимание на то, что Чубалов отныне не торговал запретными книгами, что явственно указывает на компромиссное отношение героя к государственным властям и постепенное сближение его с идеалами единоверия[5] [Мельников-Печерский, 1898. Т. 8. С. 218, 262].

Известно, что на рубеже 1850–1860-х гг. П.И. Мельников значительно переосмысляет своё видение «раскола» и склоняется к мысли о безвредности умеренных течений старообрядчества для общества и государственных институтов [Бытко, 2023a. С. 95]. Тем не менее, даже в годы зрелого творчества писатель сохранял непримиримую позицию по отношению к разнообразным сектантским деноминациям, получившим широкое хождение в среде русского простонародья. Примечательно, что свою полемику против сектантства Мельников строил на противопоставлении духовного учения еретических учений православной книжной традиции.

Писатель подчёркивает, что даже упорные в стоянии за старину «раскольники» зачастую оказывались более расположены к светскому чтению, нежели члены сектантских «кораблей». Так, несмотря на своё неприятие бытовых новшеств, Марко Данилыч Смолокуров покупает у Герасима Чубалова ворох «беззастёжных» книг для своей дочери. Примечательно, что Дуня Смолокурова, к тому моменту уже находившаяся под влиянием хлыстовского учения, проявляет куда меньшую терпимость к мирским книгам, жестоко расправляясь с частью подаренных изданий [Мельников-Печерский, 1898. Т. 8. С. 278, 284–285]. Для своего чтения девушка оставляет лишь ряд мистических книг, поспособствовавших её погружению в нарратив сектантского мировосприятия.

Отметим, что в данном сюжетном фрагменте П.И. Мельников косвенно вступает в полемику и со староверием, а именно – упрекает его последователей в чрезвычайной скудости их библиографического кругозора. На взгляд писателя, не имея достаточного опыта общения с книгами некириллического происхождения, «ревнители древлего благочестия» не могли должным образом произвести отсев опасной литературы и потому часто становились жертвами сектантской пропаганды. Заметим, что наличие книг, противных православному вероучению, в ворохе купленных изданий не усмотрели ни старообрядец старой закалки Марко Данилыч, ни опытный книжник Герасим Чубалов.

Исследователи отмечают, что рядовые члены старообрядческих общин проявляли заметный интерес к произведениям, насыщенным аллюзиями, аллегориями и требующим «высокого разумения» для их понимания [Романова, 2007. С. 89]. Данный тезис в романе иллюстрируется словами Марко Данилыча о том, что нередко «зачитывавшиеся» Библии люди сходили с ума [Мельников-Печерский, 1898. Т. 8. С. 333]. Дабы не допустить оставления человека один на один со священным текстом, что могло повлечь различия в его толковании и последующий раскол согласия, духовные наставники регулярно утраивали коллективные чтения культовых книг за трапезой [Дергачева-Скоп, Алексеев. С. 104].

Согласно устоявшимся в отечественной историографии представлениям, коренным различием, выделявшим в XIX в. староверие из пёстрой среды «религиозных диссидентов», было неукоснительное почитание его последователями кириллической книги [Дергачева-Скоп, Алексеев. С. 95]. Совершенно противоположное отношение к книжной культуре демонстрируют изображённые Мельниковым сектанты, обращавшиеся к книге только для привлечения новых адептов. Писатель указывает, что на своих собраниях члены хлыстовских «кораблей» нередко прибегали к чтению кириллической литературы (Киево-Печерского Патерика, Жития Варлаама и Иоасафа и др.), чем стремились вовлечь в свои ряды выходцев из староверия, с детства воспитанных в традиции благоговения перед церковной книгой [Мельников-Печерский, 1898. Т. 9. С. 60, 114].

Согласно Мельникову, отношение хлыстовцев к книжной культуре в реальности оставалось сугубо пренебрежительным, а их учение полностью базировалось на устной традиции. На последнее указывают как рассуждения сектантки Марьи Ивановны, настаивавшей на том, что «истина не в книгах, а в слове вдохновенного пророчества», так и предания об основателе хлыстовства Даниле Филипповиче, выбросившем старые книги в Волгу со словами: «ни старых, ни новых книг не приемлите, да и грамота вся и учение вам не надобны» [Мельников-Печерский, 1898. Т. 9. С. 325]. Недаром разочарование Дуни Смолокуровой в хлыстовских порядках стало следствием необычайного контраста между мистическими книгами сектантов и их реальными религиозными практиками. Очевидно, что для девушки, воспитанной в мыслях о непререкаемом авторитете книги, подобное виделось совершенно абсурдным [Мельников-Печерский, 1898. Т. 9. С. 144].

Представленная работа демонстрирует, что феномен старообрядческой книги занимал одно из ключевых мест в художественном нарративе П.И. Мельникова-Печерского. Характер взаимоотношения героев с духовной и светской литературой находил непосредственное отражение в особенностях их нравственного облика, а также напрямую влиял на развитие их сюжетной линии в романе. Методы, использовавшиеся писателем в процессе подготовки своих художественных произведений, типологически сближают их с этнографическими трудами. В силу этого творческое наследие Мельникова имеет не только высокую художественную, но и большую научную ценность, а отдельные фрагменты его произведений могут использоваться в качестве источника по истории интеллектуальной культуры староверия в середине XIX в.

Литература

Агеева Е.А. Н.С. Лесков и старообрядчество: в поисках тайны Старой Веры // Старообрядчество в России (XVII–XX вв.). Москва, 2013. Вып. 5. С. 446–456.

Агеева Е.А. Старообрядческий полемический сборник XIX века: к вопросу о браке у старообрядцев // Вестник церковной истории. 2011. № 3–4. С. 191–200.

Акты исторические, собранные и изданные археографической комиссией: В 5 т. СПб., 1841–1842.

Бахтина О.Н. Книга и слово в старообрядческой системе ценностей (о своеобразии старообрядческой литературы) // Мир старообрядчества. Живые традиции: результаты и перспективы комплексных исследований русского старообрядчества. М., 1998. Вып. 4. С. 166–171.

Бахтина О.Н. Проблема идентичности и полемическая старообрядческая литература XVIII–XX вв. // Американские исследования в Сибири. Томск, 2003. С. 175–186.

Богданов В.П. Социальные аспекты бытования старопечатной кириллицы (по записям на экземплярах дониконовских изданий) // Вестник Московского университета. Серия. 8: История. 2012. № 1. С. 27–43.

Бураева С.В., Костров А.В. «Сия богодухновенная книшка писана в городи Осаки в плену»: рукописные молитвы и обережные тексты в военном быту забайкальских старообрядцев (нач. XX в.) // Ученые записки Забайкальского государственного университета. Серия: Филология, история, востоковедение. 2012. № 2. С. 120–127.

Бытко С.С. Старообрядческая книжная культура в романе П.И. Мельникова-Печерского «В лесах» (к 140-летию со дня смерти писателя) // Два века русской классики. 2023. Т. 5. № 1. С. 84–101.

Бытко С.С. Старообрядческие образовательные практики в романе П.И. Мельникова-Печерского «В лесах» // Вестник Вологодского государственного университета. Серия: Исторические и филологические науки. 2023. № 2 (29). С. 64–68.

Волкова Т.Ф. Печорские крестьяне-старообрядцы – читатели старинных книг // Труды Санкт-Петербургского государственного университета культуры и искусств. 2010. Т. 187. С. 19–42.

ГБУТО ГА в г. Тобольске. Ф. И156. Оп. 2. Д. 1795.

ГБУТО ГА в г. Тобольске. Ф. И341. Оп. 1. Д. 60.

Горький М. Полное собрание сочинений. Художественные произведения: В 25 т. М., 1968–1976.

Грицевская И.М. Структура старообрядческих сборников: Соловецкий и Пустозерский циклы в сборнике из Нижегородской областной библиотеки // Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского. 2009. № 4. С. 288–294.

Гурьянова Н.С. Старообрядческие сборники и миссионерская деятельность Русской Православной Церкви в начале XVIII в. // Гуманитарные науки в Сибири. 2012. № 3. С. 24–27.

Дергачева-Скоп Е.И., Алексеев В.Н. Книжная культура старообрядцев и их четья литература // Культурное наследие средневековой Руси в традициях Урало-Сибирского старообрядчества. Новосибирск, 1999. С. 91–120.

Дилакторская О.Г. Скопцы и скопчество в изображении Достоевского (к истолкованию повести «Хозяйка») // Филологика (Philologica). 1995. Т. 2. № 3/4. С. 59–84.

Дутчак Е.Е. Кириллические книжные собрания и их владельцы: сравнительный анализ конфессиональных стратегий староверия // Вестник Российского университета дружбы народов. 2011. № 4. С. 75–88.

Есипова В.А. Старообрядческие библиотеки, хранившиеся в составе собрания Томской духовной семинарии до 1917 г.: промежуточные итоги работы // Исторический курьер. 2022. № 2 (22). С. 278–286.

Зольникова Н.Д. Древнерусское наследие и новая литература в творчестве сибирских народных писателей-староверов конца XIX – начала XX вв. // Славянский альманах 2003. М., 2004. С. 351–358.

Зольникова Н.Д. Работа урало-сибирских староверов-часовенных с книгой в XX в. // Гуманитарные науки в Сибири. 2001. № 3. С. 64–69.

Инструкция приходским священникам Олонецкой епархии в деле борьбы с расколом. Петрозаводск, 1901.

Медведева Н.И. Репертуар старообрядческой рукописной книги в России: XVIII–XX вв.: общий обзор // Вестник Санкт-Петербургского государственного университета культуры и искусств. 2013. № 4 (17). С. 68–76.

Мельников-Печерский П.И. Полное собрание сочинений: В 14 т. М.; СПб., 1897–1898.

Новицкий А.П. Перов Василий Григорьевич // Русский биографический словарь: В 25 т. / Под ред. А.А. Пловцова. СПб., 1902. Т. XIII. С. 551–560.

Палкин А.С. Единоверие в середине XVIII – начале XX в.: общероссийский контекст и региональная специфика. Екатеринбург, 2016.

Пихоя Р.Г. Книжно-рукописная традиция Урала XVIII – начала XX в. (к постановке проблемы) // Источники по культуре и классовой борьбе феодального периода. Новосибирск, 1982. С. 101–115.

Поздеева И.В. Комплексные исследования современной традиционной культуры русских старообрядцев. Результаты и перспективы // Мир старообрядчества. Живые традиции: результаты и перспективы комплексных исследований русского старообрядчества. М., 1998. Вып. 4. С. 12–21.

Покровский Н.Н. Путешествие за редкими книгами. 2-е изд., доп. М., 1988.

Приходько В.С. Д.Н. Мамин-Сибиряк о старообрядцах и протопопе Аввакуме // Русская литература. 1982. № 2. С. 111–119.

Пругавин А.С. Запросы и проявления умственный жизни в расколе // Русская мысль. 1884. Кн. 1. С. 161–198.

Романова Н.И. Книжная культура старообрядчества // Вестник Кемеровского государственного университета культуры и искусств. 2007. № 1. С. 82–91.

Сборник Нижегородской Ученой Архивной Комиссии в память П.И. Мельникова. Нижний Новгород, 1910. Т. IX.

Старообрядцы и книга // Алтайский крестьянин. 1914. № 10. С. 9.

Собрание постановлений по части раскола. СПб., 1875.

Собрание постановлений по части раскола, состоявшихся по ведомству Св. Синода: В 2 т. СПб., 1860.

Суслова Л.Н. Старообрядчество и власти Тобольской губернии в конце XVIII – начале XX вв.: Автореф. дисс. … канд. ист. наук. Екатеринбург, 2002.

Тургенев И.С. Полное собрание сочинений и писем: В 30 т. Сочинения: В 12 т. М., 1978–1986.

Устьянцева М.В. Описание кириллических книг в России в XV–XVIII вв. // Вестник Екатеринбургской духовной семинарии. 2020. № 2 (30). С. 266–289.

Юхименко Е.М. О книжной основе культуры Выга // Мир старообрядчества. Живые традиции: результаты и перспективы комплексных исследований русского старообрядчества. М., 1998. Вып. 4. С. 157–165.

Юхименко Е.М. Рукописно-книжное собрание Выго-Лексинского общежительства // Старообрядчество в России (XVII–XX вв.). М., 1999. С. 45–125.

Цысь О.П. Православные общественно-религиозные организации Тобольской епархии во второй половине XIX – начале XX вв. Нижневартовск, 2008.

Hoisington T.H. Melnikov-Pechersky: Romancer of Provincial and Old Believer Life // Slavic Review. 1974. Vol. 33. No. 4. Pp. 679–694.

References

Ageeva E.A. N.S. Leskov and the Old Believers: in the study of secret Old Believer beliefs. Old Believers in Russia (XVII–XX centuries). Moscow, 2013, Is. 5, pp. 446–456. (in Russian)

Ageeva E.A. Old Believer polemical collection of the XIX century: on the issue of marriage among Old Believers. Bulletin of Russian History, 2011, no. 3-4, pp. 191–200. (in Russian)

Historical acts collected and published by the Archeographic Commission: In 5 volumes of St. Petersburg: Type II Department of the Public E. I. V. Chancellery, 1841–1842. (in Russian)

Bakhtina O.N. The book and the word in the Old Believers' system of values (on the originality of Old Believers' literature). The World of Old Believers. Living traditions: results and prospects of complex studies of Russian Old Believers. Moscow, 1998, Is. 4, pp. 166–171. (in Russian)

Bakhtina O.N. The problem of identity and polemical stratigraphic literature of the XVIII–XX centuries. American studies in Siberia. Tomsk, 2003, pp. 175–186. (in Russian)

Bogdanov V.P. Social aspects of the existence of the old-printed Cyrillic alphabet (according to the records on the copies of the Donikonian editions). Bulletin of the Moscow University. Series 8: History, 2012, no. 1, pp. 27–43. (in Russian)

Buraeva S.V., Kostrov A.V. "This inspired book was written in the city of Osaka in captivity": man-made moths and protective technologies in military business Zabaikalsky Old Believers (the beginning of the XX century). Scientific notes of the Zabaikalsky State University. Series: Philology, History, Oriental Studies, 2012, no. 2, pp. 120–127. (in Russian)

Bytko S.S. Old Believer book culture in the novel by P.I. Melnikov-Pechersky "In the Woods" (to the 140th anniversary of the writer's death). Two centuries of Russian classics, 2023, vol. 5, no. 1, pp. 84–101. (in Russian)

Bytko S.S. Old Believer educational practices in the novel by P.I. Melnikov-Pechersky "In the Woods". Bulletin of Vologda State University. Series: Historical and Philological Sciences, 2023, no. 2 (29), pp. 64–68. (in Russian)

Volkova T.F. Pechora peasants-Old Believers – readers of ancient books. Proceedings of the St. Petersburg State University of Culture and Arts, 2010, vol. 187, pp. 19–42. (in Russian)

State Budgetary Institution of the Tyumen region State Archive in Tobolsk. Foundation I156. Inventory 2. Case 1795. (in Russian)

State Budgetary Institution of the Tyumen region State Archive in Tobolsk. Foundation I341. Inventory 1. Case 60. (in Russian)

Gorky M. Complete works. Works of art: In 25 volumes. Moscow, 1968-1976. (in Russian)

Gritsevskaya I.M. The structure of Old Believers' Collections: Solovetsky and Pustozersky cycles in a collection from the Nizhny Novgorod Regional Library. Bulletin of the Nizhny Novgorod University named after N.I. Lobachevsky, 2009, no. 4, pp. 288–294. (in Russian)

Guryanova N.S. Old Believers' collections and missionary activity of the Russian Orthodox Church at the beginning of the XVIII century. Humanistic sciences in Siberia, 2012, no. 3, pp. 24–27. (in Russian)

Dergacheva-Osprey E.I., Alekseev V.N. Book culture of Old Believers and their chetya literature. Cultural heritage of medieval Russia in the traditions of the Ural-Siberian Old Believers. Novosibirsk, 1999, pp. 91–120. (in Russian)

Dilaktorskaya O.G. Cops and the flock in the image of Dostoevsky (to the title of the work "Ozyayka"). Philology, 1995, vol. 2, no. 3/4, pp. 59–84. (in Russian)

Dutchak E.E. Cyrillic book collections and their owners: comparative analysis of confessional strategies of the Old Belief. Bulletin of the Peoples' Friendship University of Russia, 2011, no. 4, pp. 75–88. (in Russian)

Esipova V.A. Old Believers' libraries kept as part of the collection of the Tomsk Theological Seminary until 1917: interim results of work. Historical Courier, 2022, no. 2 (22), pp. 278–286. (in Russian)

Zolnikova N.D. Ancient Russian heritage and new literature in the works of Siberian writers-researchers of the late XIX – early XX centuries. Slavic Almanac 2003. Moscow, 2004, pp. 351–358. (in Russian)

Zolnikova N.D. The work of Ural-Siberian clock scientists with a book in the XX century. Humanities in Siberia, 2001, no. 3, pp. 64–69. (in Russian)

Instructions to the parish priests of the Olonets diocese in the fight against schism. Petrozavodsk, 1901. (in Russian)

Seredeva N.I. Repertoire of the Old Believer handwritten book in Russia: XVIII–XX centuries: a general overview. Bulletin of the St. Petersburg State University. University of Culture and Arts, 2013, no. 4 (17), pp. 68–76. (in Russian)

Melnikov-Pechersky P.I. Complete works: In 14 volumes. Moscow; St. Petersburg, 1897–1898. (in Russian)

Novitsky A.P. Perov Vasily Grigorievich. Russian Biographical dictionary: In 25 volumes / Edited by A.A. Plovtsov. St. Petersburg, 1902, vol. XIII, pp. 551–560. (in Russian)

Palkin A.S. Christianity in the middle of the XVIII – early XX century: the All-Russian context and regional propaganda. Yekaterinburg, 2016. (in Russian)

Pihoya R.G. The book-handwritten tradition of the Urals of the XVIII – early XX century (to the formulation of the problem). Sources on culture and class struggle. Novosibirsk, 1982, pp. 101–115. (in Russian)

Pozdeeva I.V. Comprehensive studies of the modern traditional culture of Russian Old Believers. Results and prospects. The world of Old Believers. Living traditions: results and prospects of complex research of Russian Old Believers. Moscow, 1998, Is. 4, pp. 12–21. (in Russian)

Pokrovsky N.N. Journey for rare books. 2nd ed., supplement Moscow, 1988. (in Russian)

Prikhodko V.S. D.N. Mamin-Sibiryak about the Old Believers and the Protopope Avvakum. Russian Literature, 1982, no. 2, pp. 111–119. (in Russian)

Prugavin A.S. Requests and manifestations of mental life in schism. Russian Thought, 1884, Book 1, pp. 161–198. (in Russian)

Romanova N.I. Book culture of the Old Believers. Bulletin of the Kemerovo State University of Culture and Arts, 2007, no. 1, pp. 82–91. (in Russian)

Collection of the Nizhny Novgorod Scientific Archival Commission in memory of P.I. Melnikov. Nizhny Novgorod, 1910, vol. IX. (in Russian)

Old Believers and the book. Altai peasant, 1914, no. 10, p. 9. (in Russian)

Collection of resolutions on the schism. St. Petersburg, 1875. (in Russian)

Collection of resolutions on the part of the schism held by the department of the Holy Synod: In 2 vols. St. Petersburg, 1860. (in Russian)

Suslova L.N. Old Believers and the power of the Tobolsk province at the end of the XVIII – beginning of the XX century.: Abstract of the dissertation for the degree of Candidate of Historical Sciences. Yekaterinburg, 2002. (in Russian)

Turgenev I.S. Complete works and letters: In 30 vols. Essays: In 12 volumes. Moscow, 1978–1986. (in Russian)

Ustyantseva M.V. Description of the Cyrillic novel in Russia in the XV–XVIII centuries. Bulletin of the Yekaterinburg Theological Seminary, 2020, no. 2 (30), pp. 266–289. (in Russian)

Yukhimenko E.M. On the book basis of the Vyga culture. The World of Old Believers. Living traditions: results and prospects of complex research of the Russian Old Believers. Moscow, 1998, Is. 4, pp. 157–165. (in Russian)

Yukhimenko E.M. Handwritten book collection of the Vygotlekinsky Society. Old Believers in Russia (XVII–XX centuries.): collection of scientific tr. works. Moscow, 1999, pp. 45–125. (in Russian)

Tsys O.P. Orthodox socio-religious organizations of the Tobolsk diocese in the second half of the XIX – early XX century. Nizhnevartovsk, 2008. (in Russian)

Heusington T.H. Melnikov-Pechersky: The Romantic of provincial and Old Believer life. Slavic Review, 1974, vol. 33, no. 4, pp. 679–694.

[1] В 1840-е гг. А.С. Головастиков оказывал значительную помощь Мельникову в его занятиях с древними кириллическими книгами. Уже в 1853 г. чиновник Мельников отплатил староверу, устроив обыск в его доме и книжной лавке и вынудив того уйти в бега. [2] В 1874 г. живописец создаёт картину «Старики-родители на могиле сына» под впечатлением от смерти Базарова в романе «Отцы и дети» [3] В конце XVIII – первой половине XIX в. старообрядцы нередко вырывали листы со сведениями о месте и времени печати книги с намерением ввести в заблуждение несведущих «надзирающих» и выдать книги нелегальных типографий за старопечатные, изданные с дозволения первых русских патриархов. [4] Герасим читал рыболовам жития святых за уху и жареную рыбу, Гриша же за плату устраивал чтения Псалтири в домах неграмотных «никониан». [5] Несмотря на отказ Чубалова от торговли несанкционированными книгами, его лавка, тем не менее, продолжала терпеть разорительные обыски со стороны чиновников, надзиравших за книжной торговлей на Макарьевской ярмарке.