Особенности структурного оформления нравоучительного старообрядческого сборника из собрания ЛАИ УрФУ

Бытко С.С. Особенности структурного оформления нравоучительного старообрядческого сборника из собрания ЛАИ УрФУ // Старообрядчество: история, культура, современность. М.: /Б.и./, 2018. Вып. 16. С. 39-43.

На сегодняшний день структура старообрядческих сборников является одним из наиболее малоизученных вопросов в отечественной исторической науке. В работах археографов зачастую можно обнаружить упоминания о наличии принципов, регламентировавших состав кириллических компиляций и порядковую последовательность включенных в них произведений. При этом лишь немногие исследования посвящены непосредственно структуре сборников. Как правило, данная тема затрагивается косвенно в рамках более крупных археографических изысканий.

Нуждаясь в строгой регламентации религиозных догматов и бытовых норм, староверы возлагали на книжные компиляции задачи трансляции идеологии – как представителям других религиозных течений, так и собственным единоверцам. В силу этого книжные компиляции обладали весьма занимательной структурой, призванной наравне с утверждением общехристианских истин искусно полемизировать с «любителями новин» и тем самым обеспечивать выживаемость старообрядческих общин в инославном окружении.

Попытаемся раскрыть некоторые особенности структурного «устройства» одного из таких сборников, хранящегося в Лаборатории археографических исследований Уральского федерального университета. Результаты работы в дальнейшем могут быть использованы при выявлении структурных закономерностей книжной традиции всего русского староверия.

Сборник (1) написан полууставом в ¼ долю листа и датируется первой половиной XIX в. Общий его объем составляет 184 листа. Атрибуцию книги следует считать спорной. На заключительном листе можно увидеть надпись, свидетельствующую, что «сия книга принадлежит […] господину Дубровскому…» и поступила в его распоряжение в 1859 г. Использование для этой пометы гражданского шрифта и арабских цифр взамен традиционных для староверов кириллических числительных свидетельствует о том, что Дубровский не принадлежал к староверам, а стал обладателем сборника, по-видимому, случайно.

На заднем форзаце фолианта мы также можем обнаружить запись о том, что данная книга была получена в городе Челябинске от поморской старообрядческой общины в 1985 г. Не представляется возможным установить, попал ли сборник к поморцам напрямую от Дубровского или же успел сменить ещё нескольких владельцев. Остается так же неизвестным, в среде какого согласия сборник был создан и бытовал до того, как стал собственностью Дубровского.

Вступительная глава книги открывается вязью и носит название «Нравоучение о милостыни…» (2). При изучении сборника оказывается, что так или иначе большинство его текстов затрагивает тему нравственности и милосердия. Следует заключить, что первая глава сборника является в своем роде обобщающим произведением, уже в названии указывая читателю на общую направленность книги и круг вопросов, подлежащих обсуждению. Сходный вариант «устройства» при изучении старообрядческих сборников обнаруживает и ряд других исследователей. Так, Н.С. Гурьянова пишет, что находившиеся впереди произведения подготавливают читателя сборника к восприятию последующих (3), а Н.А. Старухин отмечает, что работы, имеющие концептуальное значение, помещались в начале сборника (4).

В первой главе книжник развивает нравоучительную тематику, призывая отказаться от украшения повседневной жизни и вместо этого приобрести «небесные сокровища» через раздачу земных благ. Интересно, что текст обращен главным образом к женской аудитории, подчеркивая, что потраченные на красоту земные богатства влекут за собой любодеяние и множество иных грехов (5). В дальнейшем мы не раз ещё столкнемся в книге с текстами, прямо или косвенно осуждающими отношения между мужчинами и женщинами, а также выступающими против «земного» накопительства.

Следом в сборнике помещено «Слово святых отцов о злопамятстве» (6). Данное сочинение было включено в компиляцию, по всей видимости, с целью дополнения предшествующего текста. Так, если «Нравоучение о милостыни…» развивает идею о необходимости жертвования на нищих, то «Слово…» указывает на то, что богоугодной является лишь жертва человека, умеющего прощать своих ближних. Подобное взаимное дополнение отдельных сочинений в сборнике не является частным случаем и отмечено в ряде исследований (7).

Распространенное в старообрядческой книжности сочинение «Списание […] о хмельном питии» (8) включено в сборник со сходными целями. Но кроме указаний на необходимость соблюдения трезвости причастниками старой веры, текст вводит в сборник эсхатологические сюжеты, игравшие значительную полемическую роль в спорах с инославными и, в ряде случаев, даже в значительной степени определявших структурное «устройство» некоторых компиляций (9).

Как правило, апокалиптические сюжеты должны были эмоционально воздействовать на читателя, побуждая последнего к праведной жизни под угрозой скорого Судного дня. Создатель сборника не единожды устанавливает взаимную идеологическую связь между нравоучительными и эсхатологическими сочинениями для усиления воздействия первых на читателя. С этой целью текст, рассказывающий о воцарении в мире антихриста» помещен между текстами, повествующими о грехах и добродетелях. Компилятивная подборка текстов в оценке Н.С. Гурьяновой принималась староверами за единый текст (10). В силу этого читатель должен был воспринимать нравоучительные мотивы не как незначительный элемент литературного повествования, а в качестве обязательной нормы повседневной жизни.

Следует также отметить, что оригинальный текст «Списания…» подвергся значительному редактированию для приспособления к потребностям старообрядческой аудитории, а именно – обоснования протеста «старолюбцев» против «нововеров». Ради этого в текст вводятся характерные для старообрядческой литературной традиции рассуждения о «латинском крыже» и утере благодати церковными пастырями: «…пастыри – волки, не учители, но мучители…» (11).

После краткого возращения книжника к нравоучительной тематике он вновь обращает внимание читателя на необходимость и усвоения всех религиозно-бытовых норм, и их строгого соблюдения. Для этого в состав книги включено произведение «О чудесах Пресвятой Богородицы» (12), носящее легендарный характер и повествующее о даровании Богородицей златника монаху некоего монастыря в награду за веру и смирение. Текст аллегорически изображает читателю «награду небесную», обещанную праведникам в предшествующих текстах.

Особое внимание привлекает также противопоставление автором данной главы «Списанию […] о хмельном питии». Оба произведения ставят своей целью склонить читателя к исполнению изложенных в книге нравственных предписаний, однако делают это принципиально разными способами: первый стращает читателя адскими муками, второй сулит награду от Бога. Использование различных форм и средств доказательства авторской позиции являлось, несомненно, сильной чертой сборников, в результате чего они, по всей видимости, и снискали особую популярность в старообрядческой среде.

Глава «Из старчества» (13) продолжает развивать нравоучительную тематику. Мы можем видеть, что старообрядческий компилятор создавал сборник не только по тематическому признаку, вводя в его состав все доступные ему нравоучительные тексты, но также уделял внимание их сюжетной «составляющей». Так, приведенный текст оказывается содержательно связан с двумя предшествующими главами. Ранее сборник призывал избегать посещения волхвов (14). Судя по сборнику, подобные визиты предпринимались чаще всего с целью гадания либо лечения. Используя образные мотивы «цветы смирения», «котел послушания», «блюдо рассуждения», сочинение призывает для лечения тела и души обратиться к духовной жизни, а также связывает себя с повествованием «О чудесах Пресвятой Богородицы», используя близкие сюжетные элементы (некоего монаха, чудесную встречу).

Далее книжник вновь использует легендарный сюжет, вводя в сборник «Слово Григория Двоеслова о трех древах» (15), обращенное к исторической проблематике. Как правило, историческое повествование должно было убедить читателей сборника в истинности старообрядческого вероучения посредством прославления мучеников за веру (16). В данном случае также стремится доказать старообрядческую позицию, посредством искусственной архаизации своего вероучения – через связь с ветхозаветными и новозаветными событиями.

Глава «Слово Евсевия епископа Самосатского о сошествии в ад Иоанна Предтечи» (17) обнаруживает жанровое сходство с предшествующим текстом и подобно ему раскрывает общую нравоучительную направленность сборника посредством мифологизированных сюжетов исторического характера.

Важное структурное значение принадлежит главе «Слова […] от ангела отцу Макарию Египтянину о тайнах Божиих» (18) поскольку кроме нравоучительных мотивов обращается также к полемике и защите старообрядческого вероучения. Даная цель достигается благодаря многочисленным упоминаниям об отступлении в последние времена священства и монашества от истины, а также описанию «радости праведных и плача грешных» после совершения Страшного суда.

Непосредственным продолжением приведенного сочинения выступает глава «Послание десятое Мелетия патриарха Александрийского» (19). Сочинение, приспособленное к нуждам старообрядческих общин, продолжает критиковать отступников, пренебрегших истиной верой, а также рассказывает о способах поддержания религиозной жизни в общинах, лишенных пастырей, которых «Бог из церкви изгнал» (20). Кроме того, именно это сочинение впервые указывает читателям на необходимость «ищущим Божьей милости удалиться от мира» (21).

Благодаря полученным свидетельствам мы имеем возможность более явственно обозначить идеологические убеждения старовера, скомплектовавшего данный сборник. Можно с уверенностью говорить о том, что старообрядец принадлежал к одному из согласий, отрицавших священство. Пока, однако, не представляется возможным конкретизировать религиозную принадлежность этого старовера более подробно.

Следующие два произведения, также обращенные к исторической проблематике, приводят родословие Иисуса Христа, а затем краткое жизнеописание и деяния библейских праотцов. Однако кроме жанрового сходства, не удается выделить каких-либо мотивов, которые могли бы объяснить необходимость помещения в сборник данных отрывков. Несмотря на то, что каждое произведение должно было вносить вклад в доказательство авторской позиции (22), случаи включения в состав компиляций глав, никак не связанных с общей концепцией книги, имеют место, причем не являются редким исключением. Попытку объяснить этот феномен предприняла Н.Д. Зольникова, указав, что подобным образом составитель вносил в компиляцию отвлеченные рассуждения для интеллектуальной «разрядки» читателя (23).

Вслед за этим находим группу текстов, списанных автором из чрезвычайно значимой для староверов «Кирилловой книги», повлиявшей не только на круг чтения «старолюбцев», но и во многом определившей как структуру их компилятивных сочинений, так и особенности полемической культуры. Фрагменты из «Кирилловой книги» позволяют автору связать свою аргументацию с критикой латинской церкви, обвиняя последнюю в искажении догмата семи Вселенских соборов. С целью приспособления текстов к особенностям старообрядческого вероучения книжник снабжает тексты собственными комментариями, адресуя свою критику официальной иерархии русской церкви, по его мнению, испорченной в результате римского влияния.

Одним из наиболее значимых фрагментов для общей полемической направленности данного сборника является небольшой текст «Ответ к арианам на противные их речи о Пречистой Богородице» (24). Несмотря на то, что критика сторонников ересиарха Ария к первой половине XIX в. уже более чем полторы тысячи лет как утратила свою «прямую» полемическую актуальность, она активно продолжалась в старообрядческой среде. Как правило, к подобному «ходу» прибегали для сравнения старообрядческого протеста с борьбой церкви против древних еретиков в эпоху Вселенских соборов. Помещенное вслед за этим «Родословие святой Богородицы» (25) сюжетно дополняет данный текст.

Следующая группа текстов включает отрывки из книги «Сын церковный» (26), неизвестного патерика (27) и ответы на вопросы, сочинителем которых, по всей вероятности, был сам составитель компиляции (28). Во всех этих фрагментах на фоне нравоучительных рассуждений автор методично раскрывает тему пустынножительства и наставничества. Автор раскрывает эту тему очень подробно, причем выделяется сразу несколько источников духовного наставничества для пустынника: первый – наставление другого скитника, второй – использование текстов Святых отцов, содержащих необходимые советы, третий – обращение к молитве.

Впоследствии автор ещё не раз обращается к теме скитской жизни. Это, в свою очередь, является важным указанием на согласие, к которому принадлежал «списатель». Частое упоминание в сборниках необходимости бегства из мира являлось характерной чертой исключительно согласия странников. Данный вывод также подтверждается довольно выразительной критикой автором богатств и накопительства, особенно активными противниками которых являлись именно странники. Следует полагать, что сборник сложился в среде странников, после чего, сменив одного или нескольких владельцев, попал к поморцам, которые и передали его Уральскому университету для изучения, введя в научный оборот.

Помещенные в сборнике правила Лаодикийского (29) и Карфагенского (30) соборов явственно дают понять, для какой социальной аудитории был создан сборник. Они содержат развернутую критику гадания, астрологии, народных примет и скоморошества. Как отмечал Н.Н. Покровский, магия была неотъемлемой чертой именно крестьянской культуры (31). Принимая во внимание желание автора донести свое произведение до можно большего числа читателей, а также то, что большинство старообрядцев являлось выходцами из крестьянской среды, создание сборника, ориентированного главным образом на данную социальную группу, представляется вполне обоснованным.

В следующих частях книги автор под видом нравоучительных текстов представляет читателям краткий регламент скитской жизни. Особое внимание уделяется необходимости обособления от грешников, а также прославлению молчания и молитвы. Сама структура сборника примечательна тем, что каждое произведение вполне последовательно дополняет предыдущее. Это объясняется тем, что посредством «устройства» своих сборников старообрядческие книжники вступали с читателями в некую форму диалога, пытаясь предугадать их возможные вопросы и заблаговременно предоставить нужные ответы. Таким образом создавался эффект, сходный с падением косточек домино, когда каждая новая глава служила причиной включения в компиляцию последующих текстов.

На вопрос о том, можно ли быть сопричастником греха, автор отвечает, что это возможно в случае, если не отвести от человека грех, при наличии такой возможности (32). Данная ремарка имеет существенное значение для догматической «составляющей» компиляции. В частности, благодаря данному тексту читателю становится очевидным согрешение официальных властей, допустивших отступление «любителей новин». Кроме того, имеет большое значение месторасположение текста в структуре сборника. Так, располагаясь вслед за подборкой нравоучительных глав, ответ продолжает их рассуждения, указывая, что кроме собственной нравственности необходимо наблюдать за целомудрием ближних. «Ответ» определяет ответственными за это людей, наделенных какой-либо властью над другими. Вина за нравственное уклонение человека может быть возложена на его нерадивого господина, отца, мужа или начальника.

«Слово от патерика о первых монахах и о последних» связано со всеми нравоучительными главами сборника, т.к. указывает читателю путь поддержания праведной жизни. Таковым становится чтение и коллекционирование книг – «…и святых книг чтомых слушай», «…аще и всего света собери книги» (33). Текст критикует пустую и многословную литературу, подразумевая под ней, по всей видимости, светские сочинения, и указывает, что избирательность в отношении книг является одним из ярких показателей преданности истинной вере.

Далее мы находим два текста, выбранных из книги «Пчела» (34). Первый приводит множество нравоучительных поговорок и афоризмов. Несмотря на то, что текст полностью вписывается в общую идейную концепцию книги, он тем не менее сильно выделяется из жанровой её «составляющей». Включение данного фрагмента можно объяснить несколькими вероятными причинами. Первая – это стремление автора расширить читательскую аудиторию сборника, т.к. остроумные изречения позволяли более эффективно раскрыть авторский замысел для людей, далеких от глубокомысленных нравоучительных текстов. Данное объяснение является менее вероятным, поскольку поговорки, в таком случае не могли размещаться среди центральных глав сборника, с которыми читатель мог ознакомиться, лишь прочитав большое количество вдумчивых богословских толкований. Исключением следует считать сборники, снабженные оглавлением, позволяющим приступить к чтению интересующего фрагмента, минуя пространную вводную часть.

Более вероятно, что посредством использования популярных изречений составитель стремился усилить эмоциональное воздействие нравоучительных идей своего сборника. Другое объяснение – текст должен был разрядить возникшую «интеллектуальную напряженность» и временно отвлечь читателя от сложных размышлений.

Второй фрагмент из сборника «Пчела» посвящен браку и семейной жизни. Данный текст являлся дополнением к ответу, посвященному необходимости наблюдения за нравственностью ближних и расположенному несколькими листами ранее. Для соблюдения среди домочадцев благонравия главе семьи предлагается прибегать к самым суровым мерам, вплоть до побоев (35). Несмотря на признание возможности женитьбы для «разумных» мужчин, текст, однако, активно настаивает на опасности брака: «Аще хочеши без печали радостно жити, то не моги женитися», «А злая жена николи не укротится. Хвалима высится, хулима бесится» (36).

Подобным образом проблема брака решается и в других частях книги. Общий концепт сборника, не отрицая возможности женитьбы, стремится всячески подтолкнуть читателя к мысли о безбрачии. Из этого следует ряд важных заключений. Автор, по всей видимости, создавал сборник для весьма широкого круга читателей, включавшего всё беспоповское направление «древлеправославия». Подобное заключение можно сделать, исходя из того факта, что автор тщательно избегает полемики вокруг вопросов, разъединяющих беспоповские согласия. Среди них можно выделить споры о законности брака, возможности осуществления других таинств, допустимости моления за царя и др. Взамен внутренней полемики составитель стремится акцентировать внимание староверов-читателей на вопросах, определяющих их идеологическую близость. Потому, будучи странником, а значит – убежденным безбрачником (37), автор тем не менее допускает идею женитьбы, а признавая грешность светских властей, потакающих «никонианству», не отрицает их законности.

Издавна одной из наиболее значимых причин распространения старообрядческого вероучения среди российского населения был высокий моральный уровень, наблюдавшийся в общинах староверов. Беспрекословное соблюдение нравственных идеалов выступало характерным маркером их идеологии и жестко закреплялось религиозно-бытовыми нормами. Твердость в исполнении нравственных требований выступала значимым доводом также в рамках прений между отдельными согласиями. Решение составителя скомплектовать нравоучительный сборник, направленный на поддержание моральных устоев не только среди единоверцев, но и инославных, носит откровенно полемический характер. Вместо открытой критики других беспоповского согласий компилятор демонстрирует праведность причастников своего толка и тем самым надеется обратить читателя в странничество, минуя утомительные догматические прения.

Намереваясь в очередной раз устрашить читателей, не выполняющих нравственные предписания сборника, автор приводит вместо следующей главы группу эсхатологических текстов, включающих евангельские пророчества о Судном дне и собственные толкования старообрядца-составителя (38). Интересно происхождение текстов, представленных как в этой части книги, так и во всей компиляции. По всей видимости, автор составлял подборку, исходя из того принципа, что все представленные в ней сочинения должны вписываться в «общестарообрядческий» круг чтения. Компилятор заблаговременно не включил в книгу произведения, составленные после церковного раскола. Данное решение было принято, чтобы предупредить любые формы полемики, способные возникнуть в результате появления в сборнике авторских сочинений XVIII–XIX вв., явно симпатизирующих тому или иному согласию.

Эсхатологические мотивы сменяются предупреждениями о смерти в следующей главе, авторство которой приписывается священноиноку Дорофею (39). Посредством связки двух данных фрагментов составитель, по всей видимости, стремился оказать всевозможное влияние на читателей, дабы склонить последних к исполнению моральных предписаний. Даже в случае, если старообрядческий читатель не являлся сторонником идеи о воцарении в мире антихриста (что для первой половины XIX в. было редкостью и получило распространение ближе к началу XX в.), он не мог игнорировать неотвратимость своей биологической смерти и был вынужден задуматься о судьбе своей души.

Вслед за этим автор вновь приводит группу нравоучительных текстов, а затем помещает несколько сочинений, устрашающих читателя. Таким образом, в книге наблюдается оригинальный порядок чередования глав, повторяющийся в компиляции несколько раз. Последовательность чаще всего выглядит следующим образом: нравоучительные сочинения сменяются текстами устрашающими, после чего следует наставительные главы, указывающие на способы соблюдения праведности. Любопытно, что группы текстов при этом взаимодополняются, не только продолжая общую душеспасительную концепцию книги, но и дублируют некоторые сюжетные элементы друг друга. Так, устрашающая «Притча святого Варфоломея о трех друзьях» и связанное с ним авторское толкование (40) не просто дополняют расположенный ранее текст «О добрых друзьях» (41), но и в значительной мере копируют метафорический стиль его повествования.

Интересное структурное решение было принято составителем при завершении сборника. Так, место заключительного произведения автор отвел житийному произведению, посвященному чудесам преподобного Онуфрия Великого (42). Особенно оригинальным это кажется в связи с тем, что житийный жанр до этого практически не встречался в сборнике, а сама заключительная глава, в отличие от других частей книги, практически лишена от нравоучительных мотивов. Использование жития продиктовано, по всей вероятности, необходимостью демонстрации читателю примера сохранения собственного благочестия. Важно, что, как оказывается в заключении, Онуфрий становится монахом, а следом – пустынником. Возникает видимая идеологическая связь между начальной и заключительной главами сборника. Первая диктует нравоучительный характер фолианта и кратко определяет полезность добродетелей и вред греховной жизни, а последняя, в свою очередь, предлагает наглядное руководство к дальнейшему действию. На особое значение жития для структуры компиляции указывает даже сам его объем, превосходящий другие главы, расположенные в конце книги, более чем в пять раз.

Итак, нам удалось провести атрибуцию сборника, в частности, что, по всей вероятности, он возник в среде старообрядцев-странников с целью пропаганды данного согласия среди представителей других ветвей староверия. В результате того, что сборник был рассчитан на весь широкую читательскую аудиторию (как в социальном, так и в вероисповедном плане), он успел сменить нескольких владельцев и даже побывал в употреблении в поморской общине. Сборник имел весьма замысловатую, но четкую внутреннюю структуру, базировавшуюся на сюжетном и жанровом взаимодополнении отдельных текстов.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. ЛАИ УрФУ. XVIII. 10р/1651.

2. Там же. Л. 1–8.

3. Гурьянова Н.С. Старообрядцы и рукописное наследие Древней Руси // Гуманитарные науки в Сибири (далее – ГНС). 2014. № 3. С. 38.

4. Старухин Н.А. Проблема изучения творческого наследия старообрядческого писателя Г.А. Страхова // ГНС. 2009. № 3. С. 114.

5. ЛАИ УрФУ. XVIII. 10р/1651. Л. 4–5 об.

6. Там же. Л. 8 об.

7. Гурьянова Н.С. О сборнике, составленном Мануилом Петровым // Рукописи XVI–XXI вв.: исследования и публикации. Новосибирск, 2013. С. 193.

8. ЛАИ УрФУ. XVIII. 10р/1651. Л. 8 об.

9. Журавель О.Д. Повествования агиографического типа в поздней старообрядческой традиции // Исторические и литературные памятники «высокой» и «низовой» культуры в России XVI–XX вв. Новосибирск, 2003. С. 222.

10. Гурьянова Н.С. О предисловиях к старообрядческим сборникам // ГНС. 2013. № 3. С. 43.

11. ЛАИ УрФУ. XVIII. 10р/1651. Л. 12.

12. Там же. Л. 15–17 об.

13. Там же. Л. 17 об. – 18 об.

14. Там же. Л. 14.

15. Там же. Л. 19–26.

16. Никаноров И.Н. Постановление легендарного старообрядческого собора и сборник «Отеческие завещания» // ГНС. 2013. № 4. С. 70.

17. ЛАИ УрФУ. XVIII. 10р/1651. Л. 26 об.

18. Там же. Л. 42–61.

19. Там же. Л. 62–68.

20. Там же. Л. 63 об.

21. Там же. Л. 64 об.

22. Гурьянова Н.С. О сборнике, составленном Мануилом Петровым // Рукописи XVI–XXI вв.: исследования и публикации. Новосибирск, 2013. С. 193.

23. Зольникова Н.Д. Старообрядческий нравоучительный сборник непостоянного состава // Исторические источники и литературные памятники XVI–XX вв. Новосибирск, 2004. С. 185, 189.

24. ЛАИ УрФУ. XVIII. 10р/1651. Л. 90–93.

25. Там же. Л. 93–95.

26. Там же. Л. 95–97.

27. Там же. Л. 97.

28. Там же. Л. 97–98.

29. Там же. Л. 98–98 об.

30. Там же. Л. 99–102.

31. Покровский Н. Н. Путешествие за редкими книгами. 2-е изд., доп. М., 1988. С. 179.

32. ЛАИ УрФУ. XVIII. 10р/1651. Л. 119.

33. Там же. Л. 120 об., 122 об.

34. Там же. Л. 122 об. – 125.

35. Там же. Л. 125.

36. Там же. Л. 124 об.

37. Мальцев А.И. Статьи Никиты Семенова (1860 г.) и раскол страннического согласия // История Церкви: изучение и преподавание. Материалы научной конференции, посвященной 2000-летию христианства. Екатеринбург, 1999. С. 196.

38. ЛАИ УрФУ. XVIII. 10р/1651. Л. 125–127.

39. Там же. Л. 127 об. – 133 об.

40. Там же. Л. 167–169 об.

41. Там же. Л. 160 об.

42. Там же. Л. 180–184 об.