Состав и структура учительного старообрядческого конволюта конца XVIII в.

Бытко С.С. Состав и структура учительного старообрядческого конволюта конца XVIII в. // Вестник Омского университета. Серия «Исторические науки». 2018. № 1 (17). С. 35-42.

Анализ состава и структурного «устройства» старообрядческих сборников является актуальной проблемой для историков и филологов, изучающих кириллическую книжность XVII‒XX вв. Выявление закономерностей в комплектовании таких сборников, думается, позволит более детально прояснить взаимодействие полемической культуры староверов с их книжно-рукописной традицией, а также установить пути трансформации старообрядческой литературы под влиянием догматических изменений, происходивших в отдельных согласиях «ревнителей древлего благочестия».

Одной из наиболее интересных для изучения разновидностей старообрядческих сборников являются конволюты, объединяющие в едином переплёте комплекс ранее самостоятельных сочинений и изданий. Пристальное внимание исследователей к данной разновидности сборников следует объяснять их очевидной самобытностью. Как правило, они имели прочную «привязку» к догматическим и обрядовым особенностям конкретного согласия и поэтому редко становились предметом интереса за пределами отдельной старообрядческой общины. В силу этого конволюты бытовали в единичных экземплярах, а примеры их копирования почти не встречаются в кириллической традиции.

Ещё одной примечательной чертой данных компиляций является чрезвычайное разнообразие входящих в их состав произведений. Для сборников староверов не является редкостью объединение сочинений византийского, древнерусского и старообрядческого происхождения. В конволютах мы нередко можем обнаружить также вставки из публикаций в периодике, нормативных документов и эпистолярных сочинений, энциклопедических трудов, изданий официальной Церкви. Каждый элемент сборника при этом должен был играть собственную роль в обличении «новообрядцев» и в отстаивании идеалов «старой веры».

Интересный образец компилятивной традиции староверов был обнаружен (и выкуплен) автором статьи в одном из антикварных магазинов г. Томска. Сборник грубо переплетен, выполнен в 4° и насчитывает 70 л. [1]. Обложка книги исполнена из мешковины и имеет следы сильных повреждений. Листы компиляции сильно пострадали от разрывов, восковых и грибковых пятен. Конволют насчитывает 7 текстов, разбитых на три «блока». Начало и конец книги представляют собой фрагменты печатных изданий, в то время как центральный «блок» является рукописным, в силу чего фолиант не имеет единой фолиации.

Наличие следов от отливной формы (частых продольных проволочных отпечатков) на всех листах сборника указывает на ручной способ производства бумаги. Отметим, что машинное производство бумаги начинает активно развиваться в России лишь с 1816 г. [3. С. 100; 4. С. 22]. Таким образом, создание отдельных фрагментов конволюта произошло не позднее начала XIX в. Более точные данные относительно возраста книги мы можем получить в результате анализа филиграней бумаги. На печатных листах сборника имеется филигрань «КБФ 1791»1, что указывает на Красносельскую бумажную фабрику. На рукописных листах встречается филигрань «ЯМВСR»2, принадлежащая Ярославской мануфактуре внуков Саввы Яковлева [2. С. 49, 70].

Первую главу сборника занимает популярное старообрядческое сочинение «Сказание нужнейших обычаев науки православные христианския веры…», более известное под обиходным названием «Сын церковный». Обращение к каталогу А.В. Вознесенского позволяет определить, что использованный в конволюте экземпляр принадлежал к самому раннему из изданий «Сына церковного» [7. С. 25, 28, 38, 49]. Так, исследователь называет 4 издания, вышедшие из типографии Ф.К. Карташева в Клинцах на рубеже XVIII‒XIX вв. и включающие данное сочинение (№ 18, 24, 46, 73). Подходящим нам набором признаков обладает лишь № 18, в то время как бумага других изданий датируется 1794, 1796 и 1802‒1803 гг. соответственно.

Привлекает внимание небрежно выполненная заставка, открывающая текст «Сына церковного» (приложение № 1). Вариант этой же заставки, имеющий незначительные внешние отличия (приложение № 2), можно обнаружить в указателе И.В. Починской [9. С. 168, прил. XLIII]. Согласно указателю, орнамент использовался в старообрядческих изданиях Почаева в конце XVIII в. Известно, что зачастую в своих изданиях (в том числе и «Сына церковного») Ф.К. Карташев указывал местом публикации именно Почаев [6. С. 14; 10. С. 6]. Кроме естественной необходимости отвести от Клинцов внимание губернских властей следует отметить и другую причину такой предпочтительности – определенный уровень доверия староверов к изданиям Свято-Успенского монастыря, успевшего зарекомендовать себя уже к середине 1780-х гг.

А.В. Вознесенский отмечает существенную нехватку гравированных заставок в клинцовской типографии, наблюдавшуюся на рубеже 80–90-х гг. XVIII в. [5. С. 12]. Исследователь указывает и на случай продажи почаевскими книжниками типографских материалов, необходимых для нужд старообрядцев [7. С. 8]. Допустимо полагать, что Ф.К. Карташев для приобретения заставок обратился именно к униатам Свято-Успенского монастыря. Получив в распоряжение материалы, почти полностью совпадающие с орнаментом Почаева, типограф воспользовался ими для придания своим книгам максимального сходства с изданиями известной западной типографии.

Возвращаясь к рассмотрению первой главы конволюта, следует указать, что «Сын церковный» являлся одним из излюбленных старообрядцами произведений. Авторство сочинения остается дискуссионным. Большинство современных исследователей склонно считать необоснованными попытки атрибутировать произведение И.В. Шевелеву (Наседке) [8. С. 9]. В силу своего обличительного пафоса и антилатинской направленности произведение завоевало признание среди широкой публики уже ко второй половине XVII в., а позже оказало значительное влияние на динамично развивавшееся старообрядческое вероучение. Недаром с расцветом старообрядческого книгопечатания произведение привлекло внимание издателей и в сравнительно короткие сроки выдержало несколько изданий [5. С. 131‒132].

Следует согласиться с А.В. Вознесенским, рассматривающим «Сына церковного» как катехизисное сочинение [5. С. 131]. Так, избегая вопросно-ответной формы, автор тем не менее раскрывает основные догматические положения православной веры, представляет важнейшие бытовые предписания и регламентирует элементы богослужения.

Обратимся к некоторым любопытным фрагментам повествования. Следует отметить, что текст был призван не только сформировать у читателей общие представления о православной вере, но и в условиях старообрядческой проповеди также привить им образцовую модель поведения в различных жизненных ситуациях.

Инославное окружение таило серьезную опасность для выживания общин «старолюбцев», часто находившихся под давлением не только официальной Церкви, но и испытывавших существенное догматическое и обрядовое влияние со стороны других старообрядческих деноминаций. В этих условиях лидеры толков стремились к максимальной регламентации религиозно-бытовой жизни своей паствы, почему вырабатывалась единая для согласия «концепция» отношения к единоверцам и инославным, греху и добродетели, церковному и повседневному жизненному укладу.

Ввиду этого «Сын церковный» выступал очень удобным для компилятора сочинением, поскольку, кроме традиционных для христианской литературы призывов сохранять доброту, смирение и веру, устанавливал также допустимые рамки поведения в отношении мирских и церковных властей, Церкви и рядового духовенства. В частности, произведение требует: «…власти всегда прежде поклонися до земли…» [1. Л. 17 об.], а также «Священника везде и всегда почитай. Наипаче же отца духовного» [1. Л. 29]. Вместе с тем большое внимание автор уделяет духовному обогащению читателей, утверждая необходимость регулярного чтения душеспасительных книг [1. Л. 8 об.]. Отметим, что образованность и любовь к чтению в староверии традиционно выступали одним из условий «праведности». Ввиду этого модель старообрядческого воспитания должна была с самых ранних лет формировать у детей привычку к чтению и письму [11. С. 84; 12. С. 21]. В свою очередь, количество образованных членов согласия оказывалось связанным с их способностью убедительно отстаивать собственные догматические положения и, соответственно, косвенно коррелировалось с численностью данных общин.

Важным представляется вопрос о наличии в тексте глав, посвященных покорности светским и церковным властям. В XVIII в. широкого масштаба достигли начавшиеся ещё столетием ранее процессы распространения беспоповства, наиболее непримиримо выступавшего относительно признания «земного начальства» (ввиду догмата о наступлении последних времен). Отсутствие редактуры, изъявшей бы неприемлемые для «бессвященных» положения о покорности должностным лицам, указывает на то, что конволют мог быть составлен представителем одного из немногочисленных беглопоповских направлений, доживавших на рубеже XVIII‒XIX вв. свои дни.

Вместе с тем, несмотря на частое редактирование староверами текстов для их приспособления к собственным нуждам [13. С. 64], наличие в сборнике отдельных положений, лишь номинально противоречивших беспоповской догматике, не является решающим доводом в пользу его беглопоповского происхождения. В силу продолжения древнерусской традиции, постулировавшей необходимость включения в сборники общехристианской, византийской и русской дореформенной литературы [14. С. 202], беспоповцы были вынуждены регулярно помещать в свои компиляции тексты выдающихся учительных или полемических достоинств, но с поддержкой церковной и светской администрации. Как правило, староверы стремились нивелировать это обстоятельство посредством включения в сборник произведений собственного согласия, обличающих обрядовые новшества и произвол властей. Зачастую книжники не пользовались современными им старообрядческими сочинениями, отдавая предпочтение более авторитетным архаичным текстам. В этом случае роль «обличителя духовенства» могла отводиться «Слову о лжепророках и лжеучителях» Иоанна Златоуста либо его многочисленным переработкам [15. С. 173‒174].

Вслед за «Сыном церковным» в сборнике следует «блок» рукописных текстов, первый из которых представлен «Поучением детям духовным от иерея». Следует отметить, что сочинение имеет ложные выходные данные – приписывается сборнику «Номоканон». Анализ текста показывает, что произведение не включает даже фрагментов этого сборника и по содержанию абсолютно обособлено от последнего. Так, если «Номоканон» является главным образом руководством для духовников, то рукописное поучение, напротив, представлено как обращение духовника к пастве [16. С. 65, 81]. Следует полагать, что отсылка к «Номоканону» была использована книжником с целью придания авторитетности данной главе сборника, ввиду той значительной популярности, которой пользовался «Номоканон» в дореформенный период [16. С. 58].

Само сочинение исполнено в традиционной для древнерусской традиции форме учительного послания, предназначенного для широкого круга читателей. Его «устройство» очень близко к описанной С.И. Смирновым структуре древнерусских назидательных писем, основными элементами которых были: 1. Упоминания о загробном воздаянии; 2. Перечисление пороков и добродетелей; 3. Требования удалиться от увеселений и обратиться к чтению [17. С. 146]. Так, автор пугает читателей смертью без покаяния и загробным судом. Среди упомянутых добродетелей названы любовь, сострадание, милосердие, кротость, в то время как наиболее страшным грехом называется блуд [1. Л. 50‒50 об.]. Как мы увидим в дальнейшем, обличение супружеской неверности и нравственной разнузданностью является основной темой данной компиляции, проходящей красной нитью через все её главы.

Исследование главы позволяет говорить о том, что источник старообрядческого списка имел древнерусское происхождение. В частности, на это указывает упоминание в тексте «челяди» и «скоморохов» [1. Л. 51]. Вместе с тем мы не обнаруживаем данного сочинения в материалах, подготовленных С.И. Смирновым, рассмотревшего письменные произведения русских духовников вплоть до последней трети XVII в. Возможно, сочинение написанное на рубеже XVII‒XVIII вв., восходит к одному из многочисленных «Посланий от отца духовного к детям духовным» XIV‒XVI вв. [17. С. 145‒164], почему и сохранило некоторые архаичные речевые конструкции.

Весьма примечательно озаглавлен следующий рукописный текст: «Священник поучит их от правил святых отец, како лепо жити христианом с женами своими» [1. Л. 52‒54]. Вряд ли случайно упоминание священнослужителей в качестве авторов сразу двух последних текстов. Крайне почтительное отношение к священству, наблюдаемое в «Сыне церковном» и «Поучении детям духовным…» («Иерея вся чти <…> и всем церковником честь воздавай» [1. Л. 50]), окончательно рассеивает сомнения в том, что составителем конволюта был выходец из староверов, приемлющих священство.

Третья глава как в жанровом, так и в тематическом отношениях является продолжением предшествующего ей текста. Она развивает нравоучительную тематику сборника, заданную «Сыном церковным», однако в отличие от предыдущих текстов смещает внимание читателей на устройство семейной жизни. Следует отметить, что жанр поучений «к новобрачным детям», получивший широкое распространение ещё в древнерусской литературе, завоевал популярность и среди старообрядцев [17. С. 160]. Это стоит объяснять тем, что видимое благочестие внутри старообрядческих общин на протяжении долгого времени являлось одним из основных доказательств, используемых староверами при отстаивании законности своего исповедания веры [18. С. 5].

Данный текст обращен главным образом к мужьям, предлагая последним способы «законного» устройства семейной жизни. Ввиду этого уместным становится включение следом в сборник «Послания к жёнам Иоанна Златоуста» [1. Л. 53 об. – 55 об.]. Нетрудно заметить, что два данных сочинения находятся в структурной «связке» и призваны сюжетно дополнять друг друга. Ради достижения семейного согласия и спасения души «Послание…» предписывает жёнам «…в молчании повиноватися своим мужем»: «Да добре поживете и душа своя спасете» [1. Л. 54 об.].

Заключает рукописный «блок» наставительное сочинение «Проклятие ересям» [1. Л 57‒65 об.]. По всей видимости, произведение создавалось специально для данного конволюта, т.к. местами почти дословно повторяет фрагменты предшествующих глав и прекрасно вписывается в общую повествовательную канву. Сюжет излагается от имени бывшего латинянина, приходящего «…ко истинному православному <…> закону…» [1. Л. 57]. Здесь же мы встречаем примечание о том, что переход автора в истинную церковь произошел не от нужды, налога или страха. Любопытно, что сходное пояснение мы можем найти в начале «Сына церковного» [1. Л. 5 об.]. Корреляция с прежними главами наблюдается и при упоминании автором необходимости избегать волхований и ворожбы [1. Л. 9].

Демонстрируя глубокие познания в русской литургике, он тем самым обнаруживает, что весьма продолжительное время держится православной традиции. По всей видимости, автор выдавал себя за неофита лишь для усиления эмфатического воздействия текста на читателей. Примечательно, что в той же главе мы впервые встречаем развернутую критику «богостудных иноков и духоборных иереев» [1. Л. 57 об.]. Стоит, однако, заметить, что свой обличительный пыл автор употребляет исключительно в антилатинском русле, вновь подражая первой главе сборника. Это же касается и критики латинского крестного знамения, встречаемой на страницах сочинения [1. Л. 6]. Весьма любопытно, что, несмотря на описание «истинного крестного знамения» в 65-м вопросе «Сына церковного», компилятор ни разу не вступает в полемику о троеперстном крещении со сторонниками официальной Церкви.

Это вполне определенное указание на возникновение сборника в среде дьяконова согласия. Приглашая к себе беглых священников, рукоположенных в официальной Церкви, дьяконовцы уже во второй воловине XVIII в. начали поиски собственного архиерея. Ввиду этого среди других направлений старообрядчества приверженцы данного толка отличались наиболее лояльным отношением к «новообрядцам» и их догматической традиции. Признавая факт изменения обрядовых практик с течением времени, дьяконовцы предпочитали полемизировать с «латинскими еретиками», от которых их отделяли не только обряды, но и «суть исповедания» [20].

Ещё одним весомым доказательством в пользу «дьяконовского» происхождения конволюта становится само название заключительного рукописного фрагмента – «Проклятие ересям». В частности, именно дьяконово согласие отстаивало принятие приходящих от иных христианских деноминаций через «исправление» и проклятие ересей (третий чин), в то время как другие беглопоповские согласия выступали за необходимость миропомазания (второй чин). Отметим также, что отсылки к обязательному проклятию ересей при вступлении в «истинную христианскую веру» неоднократно встречаются в других частях конволюта [1. Л. 6 об. – 7, 65 об.].

Заключительный «блок» книги представлен фрагментом сборника «О прелюбодеянии»3, выдержавшего несколько изданий в конце XVIII – начале XIX вв. Использованный в конволюте экземпляр датируется серединой 1790-х гг. и был выпущен типографией Ф.К. Карташева в Клинцах [7. С. 34], что весьма примечательно. Хотя в конце XVIII в. клинцовская типография являлась одной из наиболее деятельных старообрядческих книгопечатен, а её продукция была распространена во множестве «раскольнических» центров, наличие в составе единого конволюта двух изданий, имеющих единое происхождение и очень близкую датировку, вряд ли можно считать совпадением.

В частности, известно, что на рубеже XVIII‒XIX вв. значительные партии книг типография Ф.К. Карташева отправляла для реализации в Стародубье [9. С. 62]. Примечательно, что тогда именно Стародуб и его окрестности служили главным духовным центром для приверженцев дьяконова согласия.

Итак, мы можем констатировать, что отдельные фрагменты исследуемого конволюта были изготовлены в последнем десятилетии XVIII в. Недолго просуществовав обособленно друг от друга, они были включены стародубским книжником в единую компиляцию. Составление сборника происходило, вероятно, на рубеже двух столетий, поскольку уже к началу XIX в. дьяконовцы постепенными уступками добились соглашения с православной Церковью и исчезли, растворившись в единоверии [19. С. 351].

В ходе составления конволюта из компиляции «О прелюбодеянии», по всей видимости, в результате механического повреждения было изъято заключительное сочинение – «Коих зол бывает виновно прелюбодеяние». Отметим, что трёх статей также не досчитался и «Сын церковный», обрывающийся на 97-м пункте. В целом завершающие конволют печатные тексты развивают уже не раз обсуждаемую в книге проблематику супружеской верности. Прелюбодеяние же представляется читателям наиболее страшным из всех грехов, недостойным помилования [1. Л. 50].

Конволют был скомпонован в Стародубье на рубеже XVIII‒XIX вв. одним из книжников медленно доживавшего свои дни дьяконова согласия. Постепенное отдаление дьяконовцев от старообрядческой среды и установление ими связей с официальной Церковью сделало сборник любопытным символом своей эпохи. На его примере мы можем видеть, каким образом одно из направлений некогда оппозиционного по своей сути религиозного течения теряло свой радикализм, прекращало критику прежних противников и вливалось в ряды господствующей конфессии. Выясняются также некоторые принципы комплектования данного нравоучительного сборника, а также особенности взаимодействия старообрядческой печатной и рукописной традиции конца XVIII ‒ начала XIX вв.

Выполненный анализ сборника пока нельзя считать исчерпывающим. В частности, специального исследования заслуживает решение вопроса о том, почему в компиляцию не был включен «Чин, како пети дванадесть псалмов особь», который, по предположению А.В. Вознесенского, входил в издательский конволют совместно с «Сыном церковным» [7. С. 25]. Взаимодействие компилятивной традиции дьяконовского согласия с книжной традицией других направлений староверия также требует дальнейших изысканий. Наконец, необходимо определить, в среде какого старообрядческого толка бытовал сборник вплоть до второй половины XX в.4

ПРИМЕЧАНИЯ

1 № 271 по С.А. Клепикову.

2 № 751 по С.А. Клепикову.

3 № 37 по А.В. Вознесенскому.

4 Хождение сборника в среде старообрядцев в XIX‒XX вв. подтверждается многочисленными владельческими пометами, позднейшая из которых относится к 1949 г. [1. Л. 9].

ЛИТЕРАТУРА

1. Собрание С.С. Бытко. Конволют (Сын церковный, Поучения, Проклятие ересем, О прелюбодеянии). Кон. XVIII в. 4°. 70 л.

2. Клепиков С.А. Филиграни и штемпели на бумаге русского и иностранного производства XVII‒XX вв. М.: Изд-во Всесоюзной Книжной палаты, 1959. 152 с.

3. Есипова В.А. Бумага как исторический источник: (По материалам Западной Сибири XVII‒XVIII вв.). Томск: Изд-во Том. ун-та, 2003. 292 с.

4. Есипова В.А., Климкин В.М., Чернявская Ю.О. Бумага как исторический источник: некоторые перспективы изучения // Вестник Том. гос. ун-та. 1999. Т. 268, ноябрь. С. 22‒25.

5. Вознесенский А.В. Старообрядческие издания XVIII – начала XIX века: введение в изучение. СПб.: Изд-во С.-Петербург. ун-та, 1996. 160 с.

6. Вознесенский А.В., Мангилев П.И., Починская И.В. Книгоиздательская деятельность старообрядцев (1701‒1918). Материалы к словарю. Екатеринбург, 1996. 82 с.

7. Вознесенский А.В. Кириллические издания старообрядческих типографий конца XVIII – начала XIX века: каталог. Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1991. 160 с.

8. Подшивалова Е.А. Палеографическое и лингвистическое исследование сборника смешанного состава XVII в.: Дисс. … канд. филол. наук. М., 2009. 339 с.

9. Починская М.В. Старообрядческое книгопечатание XVIII – первой четверти XIX веков. Екатеринбург: УрО РАН, 1994. 184 с.

10. Романова А.А. Книгоиздательская деятельность Почаевского монастыря (1732-1830) // Библиотека Российской академии наук [Электронный ресурс]. URL: http://www.rasl.ru/e_editions/2007_Romanova.pdf (дата обращения: 04.11.2017).

11. Дутчак Е.Е. Кирилличекие книжные собрания и их владельцы: сравнительный анализ конфессиональных стратегий староверия // Вестник Российского университета дружбы народов. 2011. № 4. С. 75‒88.

12. Демкова Н.С. К вопросу о жанровом своеобразии сочинений протопопа Аввакума // Рукописная традиция XVI‒XIX вв. на востоке России. Новосибирск, 1983. С. 15‒26.

13. Зольникова Н.Д. Работа урало-сибирских староверов-часовенных с книгой в XX в. // Гуманитарные науки в Сибири. 2001. № 3. С. 64‒69.

14. Зольникова Н.Д. Старообрядческий нравоучительный сборник непостоянного состава // Исторические источники и литературные памятники XVI‒XX вв. Новосибирск, 2004. С. 178‒202.

15. Бытко С.С. Сборник «Слово о лжепророках и лжеучителях»: идея, структура, организация // Тюменский исторический сборник. Вып. XVIII. Тюмень: Изд-во ТюмГУ, 2016. С. 169‒180.

16. Павлов А.С. Номоканон при Большом Требнике. М.: типография Г. Лисснера и А. Гешеля, 1897. 520 с.

17. Смирнов С.И. Древнерусский духовник: материалы для исследования древнерусской покаянной дисциплины. М.: Синодальная типография, 1913. 290 с.

18. Александров И. Разговоры о вере с наставником Спасова согласия Аввакумом Анисимовым и наставниками других согласий. М.: типография Э. Лисснера и Ю. Романа, 1882. 68 с.

19. Мельников-Печерский П.И. Очерки поповщины. М.: Директ-Медиа, 2014. 250 с.

20. Безгодов А.А. Старообрядчество Белёвского края // Научно-популярный портал «Белёвщина» [Электронный ресурс]. URL: http://www.belev.narod.ru/hway/hw5/hw5_p-star1.htm (дата обращения: 05.11.2017).

Приложение № 1. Заставка. Типография Ф.К. Карташева в Клинцах

Приложение № 2. Заставка. Типография Свято-Успенского монастыря в Почаеве. (№ 254 по И.В. Починской)