Тургенев и старообрядцы: анализ творческого наследия

Бытко С.С. Тургенев и старообрядцы: анализ творческого наследия // Научные труды магистрантов и аспирантов Нижневартовского государственного университета. Выпуск 14. Нижневартовск: Изд-во НВГУ, 2017. С. 156-168.

На протяжении XIX столетия старообрядчество являлось неотъемлемой частью российского общества и играло важную роль в складывании образа как архаичного крестьянства, так и постепенно формировавшейся буржуазии. Целью данной работы является изучение примеров поведения староверов, встречающихся на страницах популярной художественной литературы второй половины XIX века. Источниковой базой представленного исследования стали произведения такого выдающегося писателя того периода, как И.С. Тургенев.

Первоначально нам кажется необходимым обратиться к роману «Новь». В нем, как ни в одном другом произведении Тургенева, всестороннее раскрыт образ исповедника «старой веры». Так, одним из наиболее стереотипных представлений о «раскольниках» было негативное отношение их к табакокурению. Изображенные в романе юродивые Фимушка и Фомушка Субочевы не разрешали курить в своем присутствии. Причиной этого, однако, называется не столько причастность их староверию, сколько обыкновенное отвращение к табачному дыму [1. С. 236].

Другой стереотип старообрядческого поведения обнаруживается у И.С. Тургенева на страницах романа «Дворянское гнездо». Одна из героинь произведения няня Агафья Васильевна, снеся все удары судьбы, стала очень молчалива и богомольна. Однажды она отпрашивается на богомолье и не возвращается. По словам автора, ходили темные слухи, что она удалилась в раскольнический скит [13. С. 113]. Интересно, что в действительности старообрядцы были склонны к обособлению от мирской жизни и инославного окружения. Со временем это вылилось в появление старообрядческого согласия странников, отказывавшегося принимать паспорта, пользоваться деньгами и нести военную службу [14. С. 183-186].

Другой крайне показательный образец старообрядца мы можем наблюдать в рассказе главного героя романа «Новь» Алексея Нежданова о его некогда состоявшейся встрече с одним раскольническим «пророком». В рассказе усматривается сразу несколько стереотипов, ставших традиционными атрибутами всех староверов в классической литературе. Речь начетчика, по словам Нежданова, представляла собой смесь церковного, книжного и простонародного [1. С. 326]. Это утверждение как нельзя лучше отражало известную любовь староверов к искусственной архаизации своей речи и частую насыщенность её неграмотными церковнославянизмами.

Об ораторских способностях расколоучителя Нежданов говорит: «Всё одно и то же долбил, как тетерев какой. Зато глаза горят, голос глухой и твердый, кулаки сжаты – и весь как железный! Слушатели не понимают, но идут за ним, благоговеют» [1. С. 326]. Восприятие староверов как мастеров религиозного диспута тоже было вполне типичным – как для художественной литературы того периода, так и для некоторых светских исследований старообрядчества [7. С. 52]. Интересно, что начетчик здесь представлен не только умелым полемистом, но, как видно из текста, и одновременно человеком весьма недалеким, ограниченным в своих умственных способностях и вынужденным прибегать к частому повторению ранее выученных формул.

Диспут об уровне образованности старообрядцев был одним из актуальных направлений в научной полемике второй половины XIX в. Здесь специалисты разделились на два противоборствующих лагеря: светских и церковных исследователей. Первые придерживались мнения о том, что старообрядцы – интеллектуальная элита провинции, являвшаяся едва ли не единственной движущей силой просвещения в некоторых регионах [15. С. 173]. Другие утверждали, будто раскол явился порождением интеллектуального невежества и потому его последователи являются лишь внешне начитанными, но не имеющими обстоятельного образования [4. С. 14]. Тургенев, будучи в данном вопросе сторонником «церковного направления», устами главного героя прибавляет: «В раскольники бы пошел. Мудрость их не велика, да где веры взять?» [1. С. 326].

В своем рассказе «Пунин и Бабурин» И.С. Тургенев повествует о судьбе Парамона Бабурина, отправленного за политическую активность «на жительство в одну из западных губерний Сибири». Его спутница Муза в письме к главному герою замечает, что обычными занятиями Парамона Семеныча в ссылке были чтение, переписка и «обычные прения со староверцами, духовными лицами и ссыльными поляками» [16. С. 58]. Посредством этого замечания Иван Сергеевич указывает на антирелигиозность Бабурина и одновременно выделяет три наиболее ортодоксальные категории сибирского населения. Примечательно, что в этом списке на первое место писатель ставит именно староверов, признавая, таким образом, их выдающуюся полемическую активность.

Интересно, что Муза упоминает в своем письме об активности Бабурина в деле устроения сельских школ []. Революционер ассоциируется у читателя с просвещением и прогрессивными демократическими изменениями. Вступающие с ним в полемику староверы, соответственно, воспринимаются в противоположном качестве, как люди тормозящие политику модернизации.

В целом, для творчества И.С. Тургенева, придерживавшегося либеральных взглядов, было характерно осуждение революционных методов борьбы, равно как и искреннее сочувствие самим революционерам, светлым устремлениям которых он сопереживал [19. С. 109]. Старообрядцы на страницах произведений писателя часто выступают идейными противниками революционных настроений. Носители старообрядческих взглядов в этом случае представляются автором в крайне неприглядном свете, олицетворяя косность и необдуманную приверженность традиционным порядкам. Вместе с тем, Иван Сергеевич не отказывается от изображения в своих сочинениях эдаких ультраконсерваторов, а напротив считает раскол важным фактором русской жизни и регулярно обращается к староверию, как богатому кладезю литературных образов [19. С. 121].

В статье «Неосуществленный исторический роман Тургенева» Ю.Д. Левин широко развил идею касательно восприятия Иваном Сергеевичем староверия исключительно в контексте политического противостояния либерализма с консерватизмом, где староверы были олицетворением всего архаичного и отжившего. Несмотря на излишнюю идеализацию мотивов Тургенева (исследователь не берет в расчет множество случаев представления писателем староверов в исключительно прогрессивном ключе), выводы работы позволяют говорить о том, что в период между 1865 и 1869 гг. Иван Сергеевич был весьма увлечен мыслью написания исторического романа, посвященного Никите Пустосвяту и Московскому мятежу старообрядцев 1668 г. [19. С. 104]. Согласно выводам исследователя, основной концепт книги Тургенев предполагал посвятить всесторонней критике бунта и его лидеров, проводя исторические параллели с современной для него ситуацией.

Несмотря на широкую распространенность в тургеневских произведениях традиционных клише о старообрядцах, Ивана Сергеевича необходимо считать одним из наиболее осведомленных в отношении староверия русских писателей. Так, Ю.В. Маслова отмечает, что Тургенев проявлял к старообрядчеству значительный интерес, связанный с поиском психологических типов для его произведений [2. С. 79]. Неоднократно в исследованиях творчества И.С. Тургенева упоминается о знакомстве его с трудами таких видных специалистов по истории русского староверия, как Н.И. Субботин и А.П. Щапов [2. С. 74-75; 3. С. 269].

Необходимо отметить, что указанные ученые принадлежали к противоборствующим лагерям светских и церковных исследователей. Так, Субботин традиционно воспринимал старообрядчество как зловредное суеверие, в то время как Щапов определяет его как форму народной оппозиции крепостному праву [3. С. 269-270]. Однако Тургенев приобретал познания о культуре и менталитете староверов также через личный опыт. Будучи заядлым охотником, Иван Сергеевич во время своих «вылазок» нередко вступал в дискуссии со «старолюбцами» [2. С. 72].

Познавательная активность писателя обеспечила проникновение в его творчество двух диаметрально противоположных образов староверия. Первый – это образ, сложившийся в результате личного общения со старообрядцами, наполненный драматизмом и страдательностью самого существования. Второй – нелицеприятный образ раскольников, лишенный авторского сопереживания и навеянный трудами критически-настроенных церковных исследователей.

Так, Тургенев рассказывает о поимке старика-раскольника, попытавшегося бежать через окно, но посаженного в тюрьму, лишившего себя пищи и умершего там от голода [1. С. 188]. В данном случае автор отзывается о старике с неприкрытым сочувствуем. Драматичный образ тем не менее имеет прочные исторические параллели. И.Я. Сырцов описывает сходный случай, произошедший всего через несколько лет после публикации Тургеневым романа «Новь». Тогда старообрядческий епископ Савватий выпрыгнул в окно, после чего спешно скрылся в результате очередной попытки тюменского городничего арестовать его [4. C. 18]. Добровольное уморение себя голодом также было распространено среди староверов. Н.Н. Покровский свидетельствует, что особенно актуальным оно становилось в условиях тюремного заключения [5. С. 274].

Упоминания о религиозных самоубийствах старообрядцев встречаются также и в других произведениях И.С. Тургенева. Так, в рассказе «Живые мощи» страдалица Лукерья приводила в пример некого угодника, который «себя в землю зарыть велел по самую грудь, и муравьи ему лицо ели» [6. С. 337]. Известно также, что героиня рассказа принимала у себя раскольнических начетчиков, один из которых поведал ей весьма оригинальную интерпретацию легенды о Жанне д’Арк. По этой версии некая дева освободила неизвестную страну от агарян [магометан], после чего попросила тех её сжечь, чтобы умереть «огненной смертью за свой народ» [6. С. 337].

Прославление добровольных «мучеников за веру» также вполне типично для старообрядческого менталитета. Лукерья восхищается подвигами страдальцев. Не являясь исповедницей староверия, она тем не менее находится под сильным впечатлением от тех героических образов, которые оно проповедует. В целом сопричастность многих крестьян, исповедовавших официальную церковную иерархию, старообрядческой идеологии не была редкостью и часто освещалась многими литераторами XIX – начала XX вв. [7. С. 51].

Интересно, что для всех описанных И.С. Тургеневым примеров мученичества существовали сходные случаи раскольнических убийств и самоубийств, происходивших в реальности. Это в очередной раз убеждает нас в основательной осведомленности великого писателя во внутренней жизни старообрядческих общин. Так, аналогичные случаи самопогребения и умерщвления муравьями старообрядцев и членов их семей описывает этнограф А.С. Пругавин [8. С. 142, 151]. Изображение старообрядческих самоубийств через «огненную смерть» ввиду их чрезвычайной многочисленности и вовсе вылилось в написание Пругавиным отдельного сочинения, освещавшего историю самосожжений от появления староверия до современности [9].

Возвращаясь к роману «Новь», мы должны отметить отдельные сюжетные элементы, которые по замыслу автора должны были пролить свет на некоторые особенности внутрисемейной жизни староверов. Сожительство одной из героинь романа Марианны Викентьевны со студентом Неждановым её новая знакомая Татьяна определила следующей словесной формулой: «По вольной милости живете». Она отмечает, что раньше подобное было только у раскольников, а сейчас часто встречается и среди заводских рабочих. В продолжение Татьяна добавляет: «Лишь бы Бог благословил <…> а то поп и не нужен» [1. С. 306].

Подобная характеристика староверия устами героев романа вполне справедлива и имеет за собой прочные исторические свидетельства. Среди староверов действительно было крайне распространено заключение брака без церковного венчания. Необходимым считалось лишь наличие родительского благословения [10. С. 490]. Подобная ситуация стала возможной лишь в рамках беспоповского направления староверия, лишенного священства и не имевшего возможности исполнять таинство венчания.

Столь же типичным для общественного сознания было приписывание староверам устойчивого неприятия к посещению церквей. Иван Сергеевич обыгрывает данный стереотип в повести «Бригадир», где упоминает старого слугу Наркиза Семенова. Старик, по словам автора, редко посещал церковь, за что все считали его раскольником []. Соответствие этих стереотипов объективной действительности стоит, однако, поставить под сомнение. Так, несмотря на отсутствие у староверов-беспоповцев церковных сооружений, не единожды мы можем сталкиваться со случаями регулярного посещения ими церквей официальной иерархии. Мотивы старообрядцев при это были весьма разнообразные: одни прибегали к уловке с целью избежать внесения в «раскольничьи списки», в то время как другие видели в этом единственную возможность совершения таинств [].

В дальнейшем И.С. Тургенев приводит достаточно развернутую характеристику героя, объявляя его чуждым мужицких привычек: старый Наркиз не пил водки, умел читать и писать, выражался правильно. В этот момент писателю приходится отступить от привычной для него позиции восприятия раскольников как рассадников суеверий и интеллектуальной скупости. Семенов в тексте изображается не только человеком грамотным, но и открыто презирающим всякое невежество [].

Ю.В. Маслова утверждает, что все контакты Тургенева с миром старообрядчества сводились преимущественно к общению его с представителями беспоповских согласий, имевшими свою отличительную философию жизни [2. С. 72]. Их образы позднее заняли значительное место в творчестве писателя. Слова Масловой о своеобразии жизненных воззрений беспоповцев становятся ясными при прочтении рассказа И.С. Тургенева «Касьян с Красивой Мечи» [11]. Главный герой произведения Касьян Блоха предстает перед читателем в образе юродивого старовера, принадлежавшего к странническому согласию.

Несмотря на причастность к одному из самых радикальных старообрядческих согласий, Касьян выглядит человеком во всех отношениях мягким и ласковым. О своеобразии жизненных убеждений Блохи говорят рассуждения его о природе некоторых животных. Осуждая стрельбу главного героя по птицам, Касьян замечает, что употреблять в пищу можно лишь «тварь ручную». По его словам, только она определена человеку Богом. Вольных зверей, напротив, убивать нельзя. Кровь у них от солнца спрятана и потому грешно её «свету показывать» (проливать). Исключением, по его мнению, является лишь рыба, т.к. она ничего не чувствует и кровь у неё «холодная, неживая» [11. С. 116]. Читателя привлекает весьма специфическое поведение Касьяна, считавшего возможным перекрикиваться с лесными птицами и зверями, при этом оставаясь, по словам автора, человеком весьма рассудительным [11. С. 110].

Сызмальства чудной и беспокойный, Касьян представляется в рассказе карликом лет пятидесяти, имевшим худое, тщедушное тело. Все остальные черты его образа, напротив, описаны автором в весьма положительных красках. Можно думать, что писатель хотел визуально противопоставить внешнюю слабосильность Касьяна действительному богатству его внутреннего мира. Так, по словам И.С. Тургенева, старовер обладал удивительным взглядом – «лукавым и доверчивым, задумчивым и проницательным» [11. С. 120]. Несмотря на почтенный возраст, голос его был «сладок, молод и нежен». Касьян был во всех отношениях необыкновенен ещё и по той причине, что, всю жизнь прожив в деревне, сумел, однако, выучиться грамоте, пению и сочинительству стихов [11. С. 111, 117, 123].

Немаловажным можно считать и описание речи Касьяна, предложенное И.С. Тургеневым. По утверждению автора, слов старовер не искал, но речь его лилась легко. Сам говор Блохи звучал совершенно не по-мужичьи: язык был обдуманно-торжественным [11. С. 116]. Будучи лекарем, Касьян по ходу сюжета постоянно занимается сбором лекарственных трав. Рассуждения героя о них также напоминают читателю о своеобразии внутреннего мира староверов. По заявлению раскольника, одни травы – добрые и лечить ими можно, а другие – грешные и даже говорить о них запрещено. Использовать их необходимо только с «молитвами и словами» [11. С. 118].

Здесь автор делает отсылку к распространенной не только внутри старообрядчества, но и в обыденной жизни всего крестьянского сословия практике заговоров и колдовства. На засилье этими элементами крестьянской культуры обращают внимание не только этнографы XIX в., но и позднейшие исследователи [5. С. 179]. В дальнейшем эта тема получает развитие в рассказе (вслед за утверждением Касьяна о том, что он «отвел, заговорил» дичь от своего спутника [11. C. 121-122]). По словам Н.В. Измайлова и Е.И. Кийко, именно со стремлением раскрыть народную сторону истории необходимо связывать обращение писателей XIX в. к изображению староверов [17. C. 420]. Последние, таким образом, выступают примером конфессиональной группы, наилучшим образом сохранившей характерные черты традиционного русского общества. Ю.Д. Левин уместно обращает внимание на письмо Тургенева к Е.Н. Львовой от 9 декабря 1879 г., где он с целью знакомства с провинциальной народной культурой настоятельно советует ей обзавестись экземпляром «Жития протопопа Аввакума» [19. С. 112].

Интересны некоторые наблюдения, сделанные Д.А. Урушевым относительно проявлений мировоззрения страннического согласия в поведении Касьяна. Так, исследователь отмечает крайне настороженное отношение Блохи к деньгам, предложенным ему автором: старообрядец не хотел принимать их, но, подумав, положил к себе за пазуху [11. С. 267]. Негативное отношение к купюрам являлось характерной чертой многих беспоповских согласий и было связано с определением старообрядцами денег как «печати антихриста». Другим интересным наблюдением Д.А. Урушева стало непризнание Касьяном девочки Аннушки в качестве своей дочери, несмотря на их явное сходство. В силу необходимости сохранения бегунами безбрачия Касьян старается закончить неудобный для него разговор и называет Аннушку лишь своей «сродственницей» [11. С. 267].

Большое значение для раскрытия темы данного исследования имеет роман «Дым», где И.С. Тургенев устами Созонта Потугина критикует подавление рядовых старообрядцев авторитетом расколоучителей, присущее ряду старообрядческих согласий. Автор пишет: «Большого мнения о себе человек. Все наши расколы <…> именно так и основались. Кто палку взял, тот и капрал» [12. С. 271].

В том же произведении Потугин цитирует одного из родоначальников старообрядчества Аввакума Петрова: «Но "возвратимся на первое", как говорит почтенный мой собрат сожженный протопоп Аввакум» [12. С. 272]. Ю.В. Маслова определяет данную цитату как отсылку И.С. Тургенева к давнему противостоянию славянофилов и западников [2. С. 74]. Думается, однако, нельзя согласиться с исследовательницей, сделавшей Созонта Ивановича рупором борьбы Тургенева со славянофилами и явно преувеличивающей политический смысл приведенной фразы. Несмотря на то, что на страницах романа действительно хорошо заметна критика славянофилов, необходимо полагать, что в данном случае Иван Сергеевич использует цитату Аввакума лишь как речевой оборот для возвращения разговора в прежнее русло. Критика славянофилов отчетливо прослеживается и в письме И.С. Тургенева к А.И. Герцену от 13 (25) декабря 1867 г., где он сравнивает славянофильство со старообрядчеством, полным «глуши, темени и тирании» [18. С. 85].

Весьма занимательным следует счесть повесть «Степной король Лир». И.С. Тургенев рассказывает о судьбе одной из героинь произведения Евлампии Харловой. Вслед за описанной в сочинении семейной трагедией она удаляется из родительского дома и находит пристанище в общине «хлыстов-раскольников, что без попов живут». Редакторы Н.В. Измайлов и Е.И. Кийко отмечают, что в черновом автографе повести данная конструкция имела иной вид: «федосеевцы-раскольники» [17. С. 227, 484]. Мы можем наблюдать, сколь схожими представляются автору последователи старообрядческого протеста и приверженцы русского сектантства. Схожих выводов придерживается Ю.Д. Левин, утверждавший, что для И.С. Тургенева, как и других представителей интеллигенции середины XIX в., было вполне типичным номинальное смешение этих религиозных движений в своих произведениях [19. С. 115].

Еще занимательнее выглядит преображение Евлампии Мартыновны после установления в качестве восприемщицы в общине раскольников. Вот как демонстрирует её нам И.С. Тургенев: «Трудно передать словами, до чего оно (лицо – С.Б.) стало самоуверенно, строго, горделиво…»; «…пресыщением власти дышала каждая черта…»; «…сказывалась давнишняя привычка встречать одну благоговейную безответную покорность»; «Эта женщина, очевидно, жила, окруженная не поклонниками – а рабами…» [17. С. 227]. Иван Сергеевич в очередной раз демонстрирует читателю подавление человека, присущее русскому расколу. Замена автором «федосеевцев» на «хлыстов», в свою очередь, возникла ввиду отсутствия у первых практики почитания «богородиц», возглавлявших общины русских сектантов.

Крайне примечательным оказывается и созданный И.С. Тургеневым образ старообрядческого купца Голушкина в романе «Новь». Интерес к этому образу продиктован тем, что автор указал на нетипичный для литературы пример обмирщения староверия. Впервые Голушкин упоминается в разговоре главных героев как человек «необразованный, но очень надежный» [1. С. 196]. Далее автор характеризует его следующим образом: не имел таланта к торговле и промотал отцовское состояние. Собой он был некрасив и тучен. Имел образ дураковатый, ел в пост скоромное, пил, играл в карты и подтрунивал над староверием. Книг не читал, но считал себя образованным, т.к. носил немецкую одежду. Хотя и был старовером, но придерживался французской кухни [1. С. 229, 251].

В нетипичной для себя манере И.С. Тургенев собирает все устоявшиеся представления широкой общественности о старообрядцах и искажает их до обратного состояния. Так, традиционно преуспевающие в предпринимательской деятельности староверы в лице Голушкина обнаруживают абсолютное неумение распоряжаться финансами. Тучность, употребление скоромной пищи и алкоголя, резко осуждавшееся старообрядчеством, также становятся неотъемлемой частью образа Голушкина. Употребление нетрадиционной кухни и ношение иностранной одежды, нарушавшее ряд религиозно-бытовых правил староверов [5. С. 36], также активно практикуется новоиспеченным старообрядцем. Невероятное, по меркам староверия, отсутствие у Голушкина благоговения перед книгой тоже вызывает интерес читателя. Совершенно же невообразимыми представляются «подтрунивания» купца над расколом, явно недопустимые для других «старолюбцев».

Интересную трактовку этому образу дает в своей работе Ю.Д. Левин. По мнению исследователя, Голушкин смог найти себя среди революционеров, т.к. не был настоящим старовером. Сам менталитет приверженцев старого обряда вновь противопоставляется автором прогрессивным умонастроениям народников. По этой же причине Голушкин так и не смог стать полноценным революционером, навсегда оставшись в рядах «сочувствующих». Исследователь также приводит оригинальную мысль касательно мотивов введения в сюжет подобного персонажа. Ю.Д. Левин считает, что Тургеневу для создания насыщенной картины был необходим образ предателя. Как нельзя лучше на эту роль подошел Голушкин, поругавший наследие своих предков, а после ареста заговорщиков пожелавший сотрудничать с властями и перейти в официальную иерархию [19. С. 125-126].

Популярность образа старообрядца в отечественной литературе второй половины XIX в., очевидно, связана с широким распространением этого религиозного явления среди российского населения и своеобразием личностных убеждений его представителей. Должно заметить, что представления И.С. Тургенева о старообрядчестве, в значительной степени, покоились на широко распространенных в российском обществе стереотипах. Правомерно и заключение о весьма серьезной осведомленности классика в идеологии и бытовой жизни староверов, почерпнутой им от церковных и исследователей дореволюционной России. В произведениях писателя уживались разнообразные образы сторонником «древнего благочестия», дополнявшие и, напротив, опровергавшие друг друга. Среди них были и властные гордецы, подавлявшие своим влиянием раболепствовавшую паству и искренние аскеты, обременившие себя одиночеством в купе с тяжким смирением. Первые выступали борцами с прогрессом, вторые – лучшими представителями подлинно народной культуры.

ЛИТЕРАТУРА

1. Тургенев И.С. Новь // Полное собрание сочинений и писем в 30 т. Сочинения в 12 т. Т. 9. М., 1982. С. 135-388.

2. Маслова Ю.В. И.С. Тургенев и старообрядчество // Научно-исследовательская работа в музее: Материалы XII Всероссийской научно-практической конференции. М., 2013. С. 70-80.

3. Урушев Д.А. Тайна Святой Руси. История старообрядчества в событиях и лицах. М., 2013. 400 с.

4. Сырцов И.Я. Старообрядческая иерархия в Сибири. Тобольск, 1882. 58 с.

5. Покровский Н.Н. Путешествие за редкими книгами. 2-е изд., доп. М., 1988. 285 с.

6. Тургенев И.С. Живые мощи // Полное собрание сочинений и писем в 30 т. Сочинения в 12 т. Т. 3. М., 1979. С. 326-338.

7. Бытко С.С. Старообрядчество: за рамками догматической полемики // Россия и мир: история и современность: Сборник тезисов III Всероссийской конференции студентов и молодых ученых. Сургут, 2015. С. 51-52.

8. Пругавин А.С. Самоистребление. Проявления аскетизма и фанатизма в расколе (очерки, аналоги, параллели) // Русская мысль. 1885. Кн. 2. С. 129-155.

9. Пругавин А.С. Самоистребление. Проявления аскетизма и фанатизма в расколе (очерки, аналоги, параллели) // Русская мысль. 1885. Кн. 1. С. 77-111.

10. Современное состояние раскола в Тобольской епархии // Тобольские епархиальные ведомости. 1883. № 23-24. С. 481-499.

11. Тургенев И.С. Касьян с Красивой Мечи // Полное собрание сочинений и писем в 30 т. Сочинения в 12 т. Т. 3. М., 1979. С. 106-123.

12. Тургенев И.С. Дым // Полное собрание сочинений и писем в 30 т. Сочинения в 12 т. Т. 7. М., 1981. С. 248-407

13. Тургенев И.С. Дворянское гнездо // Полное собрание сочинений и писем в 30 т. Сочинения в 12 т. Т. 6. М., 1981. С. 6-158.

14. Дутчак Е.Е. Учение о побеге в сочинениях старообрядцев-странников второй половины XIX – XX вв. по материалам книжных собраний Москвы, Новосибирска, Томска // Мир старообрядчества. Живые традиции: результаты и перспективы комплексных исследований русского старообрядчества. М., 1998. Вып. 4. С. 183-191.

15. Пругавин А.С. Запросы и проявления умственной жизни в расколе // Русская мысль. 1884. Кн. 1. С. 161-199.

16. Тургенев И.С. Пунин и Бабурин // Полное собрание сочинений и писем в 30 т. Сочинения в 12 т. Т. 9. М., 1982. С. 7-59.

17. Тургенев И.С. Степной король Лир // Полное собрание сочинений и писем в 30 т. Сочинения в 12 т. Т. 8. М., 1981. С. 159-227.

18. Тургенев И.С. Письмо А.И. Герцену // Полное собрание сочинений и писем в 30 т. Письма в 18 т. Т. 8. С. 84-85.

19. Левин Ю.Д. Неосуществленный исторический роман Тургенева // И.С. Тургенев (1818-1883-1958): статьи и материалы. Орел, 1960. С. 96-131.